Аполлоническая культура не существует в изолированном мире как закрытое пространство. То же относится и к дионисийству. В любом художественном процессе можно отыскать, как, собственно, и делал Ницше, близость или рядоположенность этих контрастных принципов. Будучи взаимно противоположными, они органически дополняют друг друга.
Сознание может воспринимать Аполлона и Диониса по отдельности лишь до некоего предела, за которым начинается неустрашимость безумия и далее смерти. Уже древний миф об Еврипиде повествует, что от дионисийского безумия можно излечиться только с помощью силы Аполлона. Пресыщенная творческой силой жизни Диониса, душа человека может найти успокоение лишь в использовании богатств царства Аполлона.
126
Но точно так же приближение к одному только пламенеющему свету Аполлона иссушает душу, и она должна восстанавливать свои силы в животворящих водах Диониса. И горе тому, кто пренебрежет извечным законом двойственности! Как бы ни были велики его силы, они будут сломлены и раздавлены, и лишь на стезе тяжких страданий он сможет искупить свою ошибку.
Ницше отмечает, что "титаническое" и "варварское" начала оказались в конце концов такой же необходимостью, как и аполлоническое. "И представим себе теперь, - пишет философ, - как в этот построенный на иллюзии и самоограничении и искусственно огражденный плотинами мир вдруг срываются экстатические звуки дионисийского торжества с его все более и более манящими волшебными напевами, как в этих последних изливается вся чрезмерность природы в радости, страдании и познании, доходя до пронзительного крика; подумаем только, какое значение мог иметь в сравнении с этими демоническими народными песнями художник-псалмописец Аполлона и призрачные звуки его лиры!"
В самозабвении дионисийских состояний тонул здесь индивид со всеми его границами и мерами, забывая аполлонические законоположения. И таким образом везде, куда ни проникало дионисийское начало, аполлоническое упразднялось и уничтожалось. Но столь же, по словам Ницше, несомненно и то, что там, где первый натиск бывал отбит, престиж и величие дельфийского бога Аполлона выступали непреклоннее и строже. Он объясняет дорическое государство и дорическое искусство как постоянный воинский стан аполлонического начала. Лишь в непрерывном противодействии титанически варварской сущности дионисийские начала могли продержаться. Такова жестокая и беспощадная государственность, таково огражденное и укрепленное искусство, таково воинское и суровое воспитание.
Взаимно побркдая друг друга, дионисийское и аполлоническое начала властвовали над эллинством.
Ницше показывает, как из "бронзового" века с его битвами титанов и суровой народной философией под властью аполлонического стремления к красоте развился гомеровский мир. "Наивное" великолепие такого искусства вновь было поглощено ворвавшимся потоком дионисизма. В противовес этой новой
127
власти поднялся аполлонизм, замкнувшись в непоколебимом величии дорического искусства и мировосприятия.
Древнейшая эллинская история в борьбе указанных двух принципов распадается на четыре большие ступени искусства. "Аполлонийские - оформляющие, скрепляющие и центростремительные - элементы личных предположений и влияний внешних, - писал Вяч. Иванов, - были необходимы гению Ницше как грани, чтобы очертить беспредельность музыкальной, разрешающей и центробежной стихии Дионисовой. Но двойственность его даров, или - "добродетелей", должна была привести их ко взаимной распре и обусловить собой его роковой внутренний разлад".
В том, что Ницше возвратил миру Диониса, было, по словам Вяч. Иванова, его посланничество и пророческое безумие. Можно ли говорить о предельно достоверной трактовке этих первоначал культуры? Можно вести речь лишь о философской правомочности выдвинутой концепции. "Исследование обнаружило всю несостоятельность, не говорю, философской и психологической, но - исторической концепции философа-филолога. Не подлежит сомнению, что религия Дионисова, как всякая мистическая религия, давала своим верным "метафизическое утешение" именно в открываемом ею потустороннем мире". К тому же она была религией демократической по преимуществу и, что особенно важно, первая в эллинстве определила своим направлением водосклон, неудержимо стремившийся к христианству. В тяжбе пророков прошлое оказалось не на стороне Ницше.
Среди всех народов мира лишь одному было дано уловить с чеканной отчетливостью веяния гениев космического бытия. Этот народ - эллинский. Он запечатлел их в обликах Аполлона и Диониса. Великая заслуга восприятия силы двух противоположных, но единых в этой противоположности начал в миросозерцании, культуре и историческом развитии греков принадлежит многострадальной душе Фридриха Ницше. Его гений проник в самую сущность эллинской души и из ее глубочайших недр, подобно Прометею, похитил эти два блещущих полнотою вечной жизни Символа.
"Нет в Европе другой культуры, кроме эллинской, подчинившей себе латинство и доныне живой в латинстве, - пускающей все новые побеги из ветвей трехтысячелетнего, дряхлеющего, но
128
живучего ствола", - писал Вяч. Иванов. Из Древней Греции явилось нам то, что составляет ядро европейской культуры - литературные жанры и философские системы, основы искусства и принципы архитектуры и скульптуры, зачатки астрономии, математики, естествознания.
* * *
Далекие и чуждые дотоле образы древнего мира зажглись неугасимым сиянием бессмертных вершителей судеб души всякого человека и всякого народа. По выражению В.В. Шмакова, "победно сметенная пыль веков раскрыла нашему взору кристаллы надмирной Правды", выкованные страданиями народа Эллады, увы, позабытые дерзновенно считающими себя их потомками. "Аполлон и Дионис - это не плод мифотворческой фантазии, не облики, рожденные случайными тайноведениями; это два действительных средоточия единого бытия, порождающие встречной игрой своих животворящих лучей и восхождения, и ниспады потока жизни". Аполлон и Дионис - оба посылали свою благодать на Древнюю Грецию. Взаимно дополняя друг друга, они создали чарующую сказку ее культуры.
129
