Огромное значение для культурфилософии имело ницшеанское различие аполлонической и дионисийской культур. Разные полюсы космического бытия запечатлены в обликах Аполлона и Диониса. Эти два начала были прослежены в миросозерцании, культуре и историческом развитии греков. Два символа в известной мере выразили полноту вечной жизни.
Страдания народа Эллады выковали кристаллы надмирной правды. Аполлон и Дионис - не плод мифотворческой фантазии, не образы, рожденные тайноведением, это два действительных средоточия единого бытия. Как отмечал Вяч. Иванов, эти первоначала, дополняя друг друга, создали космос эллинской культуры.
Антиномия аполлонического и дионисийского полюсов раскрывается Ницше прежде всего по отношению к принципу формы и индивидуальности как формы духа. Противопоставление аполлонической и дионисийской культур применимо не только к античности. Оно захватывает все европейское сознание.
Названия "аполлонический" и "дионисийский" философ заимствовал у греков, разъяснявших глубокомысленные эзотерические учения в области воззрений на искусство не с помощью понятий, а в резко отчетливых образах мира богов.
Ницше утверждал, что поступательное движение искусства связано с двойственностью этих двух начал, точно так же, как рождение зависит от двойственности полов. При этом аполлоническое начало он связывал с искусством пластических образов, а искусство Диониса - с музыкой. Для того чтобы разъяснить природу этого разграничения, Ницше предлагал нарисовать в своем воображении художественные миры сновидения и опьянения.
В сновидениях, по мнению Лукреция, душам людей впервые предстали чудные образы богов. По словам Ницше, прекрасная иллюзия видений, в создании которых человек вполне является художником, есть предпосылка всех пластических искусств, а также одна из важных сторон поэзии. Но при всей жизненности этой действительности у нас все же остается мерцающее
113
ощущение ее иллюзорности. Философски настроенный человек имеет даже предчувствие, что и под той действительностью, в которой мы живем и существуем, лежит скрытая вторая действительность. Следовательно, первая действительность есть иллюзия. Шопенгауэр прямо считает человеческую способность воображать временами людей и все окружающие вещи только как фантомы и грезы признаками философского дарования человека.
Бог Аполлон - это и есть отображение радостной необходимости сонных видений у греков. Он, по корню своему "блещущий", божество света, царит и над иллюзорным блеском красоты во внутреннем мире фантазии. Он - полное чувство меры, самоограничение, свобода от диких порывов. Про Аполлона можно было бы сказать, что в нем воплощено непоколебимое доверие к принципу индивидуальности. В нем получила возвышеннейшее выражение спокойная неподвижность охваченного им существа.
А что же представляет собой дионисийское начало? Сущность его легче всего понять по аналогии с опьянением. "Либо под влиянием наркотического напитка, о котором говорят в своих гимнах все первобытные люди и народы, либо при могучем, радостно проникающем всю природу приближении весны просыпаются те дионисийские чувствования, в подъеме коих субъективное исчезает до полного самозабвения".
Еще в немецком средневековье, разъясняет Ницше, охваченные той же дионисийской силой, носились все возраставшие толпы с пением и пляской, с места на место; в этих плясунах св. Иоанна и св. Витта можно узнать вакхические хоры греков с их историческим прошлым в Малой Азии, восходящим до Вавилона и оргиастических сакеев. Под чарами Диониса человек вновь сливается с природой. Сама отчужденная, враждебная или порабощенная природа снова празднует примирение со своим блудным сыном - человеком. Добровольно предлагает земля свои дары, мирно приближаются хищные звери скал и пустыни. Цветами и венками усыпана колесница Диониса.
Ницше уточняет: превратите ликующую песню "К Радости" Бетховена в картину, и если у вас достанет силы воображения, чтобы увидеть миллионы, трепетно склоняющиеся во прахе, то вы можете подойти к Дионису. Затем Ницше предлагает обратиться к грекам и посмотреть, в какой мере эти художественные инстинкты природы были развиты у них и какой высоты они достигли. О снах греков, несмотря на их обширную литературу,
114
приходится говорить только предположительно, хотя и с довольно значительной степенью достоверности.
Согласно Ницше, дионисийского грека от дионисийского варвара отделяла огромная пропасть. Во всех концах древнего мира - от Рима до Вавилона - можно указать на дионисийские празднества, тип которых в лучшем случае относится к типу греческих, как бородатый сатир, заимствовавший от козла свое имя и атрибуты, к самому Дионису. Почти везде центр этих празднеств лежал в неограниченной половой разнузданности. Тут спускалось с цепи самое дикое зверство природы, вплоть до того отвратительного смешения сладострастия и жестокости, которое представлялось Ницше подлинным "напитком ведьмы".
Дионису противостоял Аполлон. Его величественная осанка увековечена дорийским искусством. Музыка Аполлона была дорической архитектоникой в тонах, но в тонах, едва означенных, как они свойственны кифаре. Тщательно устранялся как неаполлонический тот элемент, который главным образом характерен для дионисийской музыки, а вместе с тем и для музыки вообще, - потрясающее могущество тона; единообразный поток мелоса и ни с чем не сравнимый мир гармонии.
115
