Мамфорд подчеркивает, что человеческая машина с самого начала была двуликой, т.е. принудительной и разрушительной и одновременно жизнеутверждающей и конструктивной. Однако конструктивные силы не могли проявиться в полной мере, пока хоть в какой-то степени не действовали разрушительные. Несмотря на то, что первоначальная форма военной машины почти наверняка появилась до трудовой машины, именно последняя достигла небывалого совершенства в выполнении работ, причем это выразилось не только в количестве сделанного, но и в качестве и сложности управленческих структур. Теперь, замечает Л. Мамфорд, мы понимаем, что определение таких коллективных общностей, как машины, вовсе не пустая игра слов. Пирамиды - это не только бесспорное свидетельство существования машины, но и доказательство ее бесспорной эффективности.
Для приведения в действие этой гигантской машины, в одинаковой степени выполняющей как созидательную, так и разрушительную работу, необходимо единственное изобретение; им, вероятно, была письменность. Этот способ преобразования человеческой речи в графическую запись не просто позволил передавать информацию и распоряжения в пределах системы, но и определять ответственность в случае невыполнения письменных приказов. Мамфорд считает, что первоначально письменность использовали не для выражения каких-либо идей, а для ведения в храме записей количества зерна, посуды, домашнего скота, произведенных, хранящихся и использованных изделий ремесленного производства и т.д.
Действие машины основывалось на двух элементах: систематизированном знании о природе и сверхъестественных явлениях и детально разработанной системе отдачи, выполнения и соблюдения приказов. Первый элемент был воплощен в жречестве, без активной поддержки которого не появился бы институт священной монархии; второй - в бюрократии. Во главе иерархически организованных служителей культа стояли первосвященник и царь. Без их совместных усилий система власти не могла бы эффективно функционировать. Это условие Мамфорд считает обязательным и сегодня, хотя автоматизированные и компьютеризированные предприятия маскируют как наличие
86
человеческих компонентов в машине, так и религиозную идеологию, значение которой даже в современной автоматике очень велико.
То, что мы сегодня называем наукой, изначально, как утверждает Мамфорд, было составной частью новой механической системы. Зато систематизированное знание, согласованное с космическими закономерностями, расцвело, как известно, вслед за культом Солнца: наблюдения за звездами и составление календаря содействовали укреплению царской власти. Кроме того, жрецы и предсказатели уделяли большое внимание толкованию значений необычных событий, таких, как появление комет, затмение Луны и Солнца или непонятные феномены в природе, например, внутреннее строение жертвенных животных или полет птиц.
О том, что царская власть наделялась почестями, подобающими только Солнцу, не в меньшей степени свидетельствовало и применение силы Солнцем и царем на расстоянии. Впервые в истории власть сохраняла свою мощь за пределами непосредственной слышимости человеческого голоса и вне пределов досягаемости. Теперь для поддержания власти силы только оружия было недостаточно. Появился спрос на передающий механизм особого рода: потребовалась армия писарей, курьеров, управляющих, надзирателей, десятников, руководителей разного уровня, т.е. четко организованная бюрократия. Именно эта группа людей, способных передавать и исполнять приказ с точностью жреца, выполняющего священные ритуалы с бездумным повиновением солдата, стала неотъемлемой частью мегамашины.
Как это ни покажется парадоксальным, но монополия власти породила культ личности, ибо только царь наделялся всеми качествами личности, которые, по-видимому, именно в тот период постепенно зарождались в человеческой душе, а сегодня проклевываются сквозь социальную скорлупу, где находились зародыши.
Личность и власть в то время, как считает Мамфорд, отождествлялись. Обе были соединены в лице царя, так как только он - монарх - был вправе принимать решения, изменять древние местные обычаи, создавать новые структуры, вдохновлять на свершение коллективных подвигов, о которых раньше нельзя было и помыслить, а тем более выполнить. Короче говоря, он мог поступать как отвечающий за свои поступки человек, способный делать сознательный выбор, независимо от обычаев
87
рода: он мог предстать бунтарем, когда этого требовала ситуация, и мог посредством указов и законов изменить сложившийся порядок.
Извечное желание царей обрести бессмертие объяснялось их всеобъемлющим стремлением к преодолению любых границ. Это стремление впервые нашло воплощение колоссальной концентрации власти, осуществленной мегамашиной. Был брошен вызов человеческим слабостям, более того, слабостям человечества. Понятие "вечная жизнь", т.е. жизнь без зачатия, роста, без наслаждения жизнью и смертью, как застывшее, пустое, бесцельное существование, без любви, своей неизменностью напоминающее мумию фараона, есть лишь иная форма смерти. С точки зрения человеческой жизни, а фактически всего живого, стремление к неограниченной власти свидетельствовало о психологической незрелости, которая выражалась в полной неспособности понять естественные процессы рождения, развития, зрелости и смерти.
Воссоздание и распространение мегамашины, по мнению Л. Мамфорда, ни в коем случае не были неизбежным результатом игры исторических сил. Вплоть до 1940 г. еще можно было рассматривать ускоряющийся технический прогресс как в целом благоприятствующий развитию человечества. И такое убеждение, согласно Мамфорду, настолько прочно укоренилось в сознании людей, как и миф машины, полностью захвативший современные умы, что эти устаревшие представления до сих пор воспринимаются повсюду как обоснованные, общепринятые и практически неоспоримые, т.е. безусловно "прогрессивные".
В течение всего XIX в. представление о том, что технический прогресс несет освобождение, оставалось в целом неопровержимым. Иного мнения придерживались только "романтики", такие, как Делакруа, Рëскин и Моррис, и консервативно мыслящие философы. В самом деле, технические новшества сопровождались множеством единичных случаев освобождения, чем отчасти и оправдывали свое предназначение даже во времена безжалостного вытеснения рабочих из многих отраслей промышленного производства.
Между тем в течение XIX в. число самоуправляющихся обществ, организаций, ассоциаций, корпораций и сообществ заметно возросло. Региональные общности, когда-то подавленные национальным государством или деспотической империей, стали вновь утверждать свою культурную самобытность и
88
политическую независимость. В начале XIX в., после отмены крепостного права и запрещения рабства, казалось, что повсюду в мире должны проявиться устойчивые тенденции к установлению всеобщей власти закона, самоуправления и сотрудничества.
Однако, вопреки ожиданиям, в XX в. картина изменилась. Стало ясно, что в современной мегамашине нет ни одной части, которая не существовала бы реально или потенциально в древней модели. Подлинно новой была возможность претворить в жизнь мечтания древних, которые до сих пор были просто технически невыполнимы. Наряду с политическим абсолютизмом, палочной дисциплиной, усовершенствованием техники был вновь введен древний институт, деятельность которого была надолго приостановлена, - принудительный труд и всеобщая воинская повинность.
Л. Мамфорд убежден, что наша эпоха переходит от первобытного состояния человека, выделившегося благодаря изобретению орудия труда и оружия с целью достижения господства над силами природы, к качественно новому состоянию, при котором он не только завоюет природу, но полностью отделит себя от органической среды обитания. С помощью этой новой метатехнологии человек создаст единую, всеохватывающую структуру, предназначенную для автоматического функционирования.
Но мы видим, как из активно функционирующего животного, использующего орудия, человек превращается в пассивное, обслуживающее машину животное, собственные функции которого, если этот процесс продолжится без изменений, либо будут переданы машине, либо станут сильно ограниченными и регулируемыми в интересах деперсонализированных коллективных организаций. Предельная тенденция подобного развития была верно предвосхищена сатириком Самюэлем Батлером более века тому назад. Но только в наше время его веселая фантазия начинает превращаться в совсем не безобидную реальность.
Сами исходные посылки, на которых основана наша приверженность к существующей форме научного и технического прогресса как цели самой по себе, представляются Л. Мамфорду сомнительными. Он критикует общепринятые теории фундаментальной природы человека, которые в XIX в. лежали в основе нашей постоянной переоценки роли труда и машин в экономике. Американский философ допускает, что ошибался не только К. Маркс, придавая орудиям труда направляющую функцию и
89
центральное место в человеческом развитии. Даже внешне смягченная интерпретация Тейяра де Шардена строится на утверждении о том, что узкий технологический рационализм, свойственный нашему веку, был характерен для всей истории, не случайно Тейяр де Шарден проецировал в будущее конечную стадию, на которой все дальнейшие возможности человеческого развития будут исчерпаны, потому что ничего не останется от первоначальной природы человека, что не поглотит (если вообще не подавит) техническая организация интеллекта и не растворит в универсальном всесильном слое разума.
Л. Мамфорд признает наличие серьезных причин для пересмотра всей картины как человеческого, так и технического развития, на котором основывается современная организация западного общества. Социолог полагает, что мы не сможем понять ту роль, которую играла в человеческом развитии техника, без более глубокого понимания природы человека.
90
