Культурология как научная
дисциплина. Сущность
и смыслы культуры

П.Н. Милюков

Павел Николаевич Милюков (1859 - 1943) - историк, культуролог, крупный политический деятель. После окончания филологического факультета Московского университета он был оставлен там преподавать и получил звание приват-доцента, но вскоре был уволен за осуждение самодержавия в публичных выступлениях и выслан в Рязань. Милюков был одним из основателей кадетской партии. Деятельность П.Н. Милюкова в четырех Государственных думах России, где он руководил кадетской фракцией, и его речи там могут послужить основой для воссоздания полной картины политической жизни России. После Февральской революции - министр иностранных дел Временного правительства. В 1920г. он эмигрировал во Францию. После эмиграции он читал лекционные курсы в Чикагском университете, где создал кафедру по изучению истории славян, в Бостоне, в Гарварде. Сенатом Кембриджского университета он был возведен в звание почетного доктора.

Основной труд, созданный им, - "Очерки по истории русской культуры ", которые были написаны во время многократных ссылок и арестов. Они вышли в издательстве "Мир божий " в четырех книгах (1896 - 1903) и стали изучаться всеми дореволюционными поколениями студентов.

В основе культурологической концепции П.Н. Милюкова - идея культурного полицентризма: в мире издревле существовало множество культур, находящихся в той или иной степени родства и связи между собой. Но траектория и динамика их развития различались между собой, поэтому сравнивать их можно очень корректно, анализируя сопоставимые стадии. Вместе с тем, несмотря на своеобразие каждой

217

культуры, которое определяется его "месторазвитием ", они несут в себе генетические черты общекультурного характера. В "Очерках" много места уделено православию и роли церкви в культурной истории, так как Милюков считал, что огромное значение в развитии культуры имеет религия. В представленном фрагменте "Очерков " ученый размышляет о смене доминант в понимании того, что есть культура, как она исследуется и какими факторами определяется. Споры ученых рубежа XIX и XX вв., содержание которых передает Милюков, не потеряли своей актуальности до наших дней.

Общие понятия

"Культурная история" составляет предмет занятий или, по крайней мере, стремлений большинства историков нашего времени. Но согласие между ними очень скоро кончается, как только речь заходит о том, что должно составлять содержание культурной истории и с какой целью ее следует изучать. Относительно содержания культурной истории среди историков господствует величайшее разногласие. Одни готовы считать главным предметом культурной истории - развитие государства, другие - развитие социальных отношений, третьи - экономическое развитие. С другой стороны, понятие культурной истории суживается до явлений духовной культуры, и под культурной историей начинают разуметь исключительно историю умственной, нравственной, религиозной и эстетической жизни человечества. В этом узком смысле понятие культурной истории особенно стало употребительно в нашей литературе. Как противоположность "культурной" истории в узком смысле у нас часто употребляют термин "материальной" истории. Не раз уже оказывалось, однако, что такое употребление терминов ведет к излишним недоразумениям и бывает причиной довольно бесплодных пререканий. Ввиду этого всего лучше, кажется, будет вернуться к первоначальному употреблению слова "культурная" история, то есть пользоваться им в том более широком смысле, в котором оно обнимает все стороны внутренней истории: и экономическую, и социальную, и государственную, и умственную, и нравственную, и религиозную, и эстетическую.

Этим устранятся, конечно, только одни терминологические недоразумения; вопрос о том, какая, или какие из перечисленных сторон общественной жизни должны считать главными, или основными, и какие - вторичными, или производными, - этот вопрос остается открытом.

Еще недавно в основу исторического процесса историки полагали развитие духовного начала; в наше время все более распространяется противоположное мнение, по которому все содержание

218

истории сводится к развитию материальных потребностей. Оба этих взгляда представляются нам, однако, одинаково односторонними, и спор о первенстве того или другого элемента культурной истории кажется нам тоже не особенно плодотворным. Мы должны, конечно, отличать более простые явления общественного развития от более сложных; но попытки свести все перечисленные стороны исторической эволюции к какой-нибудь одной мы считаем совершенно безнадежным. Если где-нибудь можно различать простое и сложное, то это не в разных сторонах человеческой природы, а в различных ступенях ее развития. В этом последнем смысле развитие каждой стороны исторической жизни начинается с простого и кончается сложным. Чем ближе к началу процесса, тем элементарнее проявления различных сторон жизни - материальной и духовной - и тем теснее эти стороны связаны друг с другом. Чем дольше развивается процесс, тем более различные стороны процесса выделяются друг от друга и тем сложнее становятся продукты их взаимодействия.

...Спор о взаимном отношении разных сторон "культурной истории" ... принял такой острый характер потому, что ... обе спорящие стороны большей частью руководились задними мыслями, которые и давали тон всей полемике. Центр тяжести спора заключался, в сущности, не столько в пререканиях по поводу содержания культурной истории, сколько в разногласиях по поводу цели и способов исторического изучения. На этой почве столкнулись уже не различные научные гипотезы, более или менее вероятные, а различные мировоззрения, совершенно непримиримые друг с другом.

...Оба этих побуждения для занятий культурной историей - и научный интерес, и практическая польза - одинаково уместны и законны. Но не надо забывать, что это - два различных побуждения. Там, где ученый спрашивает о причине явления, - практический деятель спрашивает о цели, вызвавшей это явление к жизни. Первый, ставя свой вопрос "почему", - стремится к уяснению закономерности исторического процесса. Второй, со своим вопросом "зачем", - старается постигнуть его целесообразность. Первый ищет в истории только причинной связи явлений; второй добивается их "смысла". И если первый никоим образом не может признать историческое явление беспричинным, то второй, в огромном большинстве случаев, должен будет признать это самое явление - бессмысленным. Там, где первый ограничится спокойным наблюдением фактов и удовлетворится открытием их внутреннего отношения, - там второй постарается вмешаться в ход событий и установить между ними то отношение, какое ему желательно. Одним словом, первый поставит своей целью изучение, второй - творчество; один откроет законы исторической науки, а другой установит правила политического искусства.

219

... В теории так легко провести эту демаркационную линию. И однако же, оказывается почти невозможным выдержать ее на практике. Дело в том, что в данном случае познающий и действующий субъекты стоят так близко друг к другу, что часто совмещаются в однм лице, что смешение научной и практической точек зрения становится самым обыкновенным случаем. Механика и химика никакая внутренняя сила не побуждает заняться непременно усовершенствованиями в машиностроении или в технологии. Физиолог обыкновенно не занимается лечением людей, хотя легко представить себе случай, в котором дать медицинский совет будет для него нравственной обязанностью. То, что для физиолога составляет более или менее редкий случай, - для социолога и историка превращается в общее правило. Как член данного общества, социолог необходимо чувствует потребность или обязанность прилагать свое знание к оценке окружающей его общественной действительности.

1. Какая проблема в качестве дискуссионной представлена П.Н. Милюковым?
2. Почему Милюков обращает такое внимание на терминологию ? Так ли это важно ?
3. Как аргументирует ученый односторонность обоих взглядов: первенства как духовного, так и материального начала в развитии культуры?
4. В чем причины трудности демаркации между научной и практической деятельностью ученого-обществоведа?

К. Леви-Стросс

Клод Леви-Стросс (Levi-Strauss) (род. в 1908 г.) - французский философ, социолог и этнограф, исследовавший первобытные системы родства, мифологии и фольклора. Он внес огромный вклад в современную антропологию, разработав метод структуралистского анализа. Леви-Стросс окончил Парижский университет, работал в качестве профессора в университетах Сан-Паоло (Бразилия), Нью-Йорка (США), с 1946 г. преподает во Франции, в 1959 г. возглавил кафедру социальной антропологии в Коллеж де Франс. Член Французской и многих иностранных академий. Широкую известность он получил, опубликовав "Структурную антропологию" (1958) и "Первобытное мышление " (1962). Сущность и цель его исследований - обнаружить фундаментальные модели, универсальные закономерности структур, лежащих в человеческом подсознании, которые проявляются в системах мифа и языка. Эти фундаментальные структуры, как полагал

220

Леви-Стросс, лучше всего сохранились у представителей первобытных племен. В рамках структурной антропологии можно получить наиболее объективное знание о человеке, так как она синтезирует достижения таких сфер знания, как этнография, этнология, антропология, структурная лингвистика.

Работы К. Леви-Стросса сыграли огромную роль в становлении социальной культурологии как научного знания. Поэтому мы предлагаем для изучения фрагменты его работы "Структурная антропология", где он рассматривает историю становления и дает сравнительный анализ разных сфер знания о человеческой культуре.

История и этнология

Более полувека прошло с тех пор, как Хаузер и Симиан изложили и противопоставили основные принципы и методы, характерные с их точки зрения, для истории и социологии. Напомним, что главные различия между этими науками заключались в том, что метод, которым пользуется в основном социология, - метод сравнительный, а в истории принят монографический и функциональный метод. Оба автора, единодушно признавая подобное противопоставление, расходятся лишь в оценке значимости каждого из этих методов.

Что же изменилось за это время? Следует отметить, что история ставила перед собой скромные, но вполне определенные задачи, которые она с успехом разрешила. Для истории вопрос о принципах и методах больше не стоит. В отношении социологии дело обстоит иначе, и было бы неверно отрицать ее развитие. Мы займемся здесь, в частности, такими ее разделами, как этнография и этнология, давшими за последние тридцать лет богатые всходы в виде теоретических и описательных научных работ; правда, это достигнуто ценой конфликтов, разногласий и ошибок, за которыми угадывается перенесенный в область этнологии традиционный спор ... о противопоставлении всей социологии (и этнологии) в целом другой дисциплине - истории, рассматриваемой тоже во всей ее совокупности. В дальнейшем окажется, что, как ни парадоксально, основной тезис историков будет буквально подхвачен теми из этнологов, кто считает себя противниками исторического метода. Подобное положение нельзя было бы понять без беглого изложения его причин и без введения для большей ясности предварительных определений.

В этой работе мы не будем касаться самого термина "социология", поскольку он в этом веке не объединил еще все общественные науки, о чем мечтали Дюркгейм и Симиан. Если рассматривать ее в том понимании, которое еще принято в ряде европейских стран, включая Францию, то это наука, занимающаяся изучением основных

221

принципов социальной жизни и тех идей, которых люди придерживаются по вопросам социальной жизни, сводится к социальной философии и не имеет отношения к нашей работе. Если же в ней видеть, как это имеет место в англосаксонских странах, совокупность позитивных исследований, посвященных организации и деятельности обществ наиболее сложного типа, то социология становится особого рода этнографической дисциплиной. Однако именно из-за сложности ее предмета она не может претендовать на столь же точные и богатые результаты, какими располагает этнография и изучение которых, таким образом, представляет с точки зрения методологии гораздо более общее значение.

Остается дать определение самой этнографии и этнологии. Мы установили между ними очень общее и условное, хотя и вполне достаточное для начала исследования, различие, утверждая, что этнография занимается наблюдением и анализом человеческих групп с учетом их особенностей (часто эти группы выбираются среди тех, которые наиболее отличаются от нашей, по теоретическим и практическим соображениям, не имеющим ни малейшего отношения к существу исследования) и стремится к наиболее верному воспроизведению жизни каждой из этих групп. Этнология же занимается сравнением предоставляемых этнографом описаний. При подобном определении этнография приобретает одно и то же значение во всех странах, этнология же соответствует приблизительно тому, что в англосаксонских странах (где этот термин малоупотребителен) понимается как социальная и культурная антропология (социальная антропология занимается по большей части изучением социальных установлений, рассматриваемых как системы представлений, а культурная антропология - исследованием средств, обслуживающих социальную жизнь общества).

...Мы в состоянии определить ход мыслей Боаса и выявить их парадоксальный характер. Будучи по своему университетскому образованию не только географом, но и физиком, он ставит перед этнологическими исследованиями научную цель, придавая им всеобщую значимость. "Он часто говорил, что задача этнологии состоит в определении соотношения между объективным миром и субъективным миром человека в тех его формах, которые по-разному проявляются в различных обществах". Однако, намереваясь применить при исследовании этого субъективного мира строгие методы, усвоенные им при занятиях естественными науками, он вместе с тем признавал бесконечное разнообразие исторических процессов, посредством которых этот субъективный мир строится в каждом отдельном случае.... Эти знания, в свою очередь, могут создаваться лишь на основе изучения истории каждой группы. Предмет же этнографических исследований таков, что в огромном большинстве случаев история остается за пределами достижимости. Таким образом,

222

Боас как ученый-физик предъявляет требования точности к воссозданию истории тех обществ, о которых мы располагаем только такими данными, которые привели бы в отчаяние историка. Случается, что его реконструкции действительно удачно воссоздают историю, но историю уловленного момента, так называемую микроисторию, которой так же не удается установить связь с прошлым, как и макроистории, создаваемой сторонниками эволюционной или диффузионистской теории.

Благодаря этим отчаянным усилиям, предпринятым для преодоления противоречивых требований точности, кропотливому труду и исключительному таланту, Боас достиг такого совершенства в своих работах, что они превосходят, и, несомненно, будут еще долго превосходить своей монументальностью все дальнейшие исследования. Во всяком случае, исследования последних лет могут рассматриваться только как попытки избежать сформулированной им дилеммы, поскольку они не в состоянии признать ее неотвратимость. Кребер пытается несколько смягчить крайне строгие критерии правомочности исторических реконструкций, предписываемых Боасом, ссылаясь на то, что в общем и целом историк, находящийся в лучшем положении, чем этнолог, и имеющий в своем распоряжении массу данных, требователен в гораздо меньшей степени. Малиновский и его школа вкупе почти со всей современной американской школой придерживаются прямо противоположного мнения: поскольку сами работы Боаса свидетельствуют о том, насколько не оправдывают надежд попытки выяснить, "каким образом вещи стали таковыми, как они есть", то следует отказаться от того, чтобы "понять историю", дабы произвести на основе исследований современных культур синхронный анализ связей между составляющими их элементами. Весь вопрос состоит в том, чтобы выяснить в соответствии с глубокой мыслью Боаса, имеет ли без знания исторического развития, дошедшего до современных форм, большой смысл самый проникновенный анализ отдельной культуры, заключающийся в описании ее установлений и их функциональных связей и в исследовании динамических процессов, благодаря которым каждый индивид воздействует на свою культуру, а культура - на индивида.

1. В чем главное различие между историей и социологией?
2. Какова оценка К. Леви-Стросса состояния социологии?
3. Дайте определение этнографии и этнологии по Леви-Строссу: общее и различие между ними?
4. Как соотносятся названные К. Леей-Стрессом дисциплины с культурологией?

223

... Каковы же действительные различия между этнографическим методом... и методом историческим? В обоих случаях исследуются общества, отличающиеся от того, в котором мы живем. Является ли это различие следствием отдаленности во времени (которое может быть сколько угодно малым), или отдаленности в пространстве, или даже разнородности культур - это обстоятельство второстепенно по сравнению со сходством отправных позиций этих методов. Какую же цель преследуют эти две дисциплины? Быть может, точную реконструкцию того, что произошло или происходит в исследуемом обществе? Утверждать это - значит забыть, что в обоих случаях приходится иметь дело с системами представлений, разными для каждого члена группы и в своей совокупности отличающимися от представлений исследователя. Самое лучшее этнографическое исследование никогда не превратит читателя в туземца. Революция 1789 года, пережитая аристократом, воспринимается им далеко не так, как санкюлотом, пережившим эту же самую революцию, и, разумеется, представления того и другого об этой революции отличаются от того, как ее понимает Мишле или Тэн. Все, что удается сделать историку и этнографу и чего от них можно потребовать, - это расширить частный опыт до размеров общего опыта или же опыта настолько обобщенного, что он становится таким образом доступным людям другой страны или другой эпохи как их собственный опыт. Они достигают этого при условиях, необходимых в обеих дисциплинах: трудолюбия, требовательности, симпатии, объективности.

Каким же образом работают представители этих наук? Вот тут-то и начинаются затруднения. Даже в Сорбонне часто противопоставляют историю и этнографию под предлогом того, что первая основана на изучении и критике источников, оставленных многочисленными наблюдателями, которые, следовательно, можно сличать и перетасовывать, вторая же, по определению, сводится к наблюдению, произведенному одним человеком.

В ответ на это можно сказать, что наилучший способ преодоления такого рода препятствий в этнографии состоит в увеличении числа этнографов (а не в выдвижении против нее предвзятых возражений, которые должны разочаровать тех, кто хотел бы заняться этой наукой).

Впрочем, этот аргумент с развитием этнографии постепенно отпадает.

...Историк, заинтересованный в будущем своей науки, должен был бы не только доверять этнографам, но, более того, желать им успеха в их работе.

...Различие между ними не в предмете исследования, не в его цели, не в методе. Напротив того, изучая один и тот же предмет - социальную жизнь, ставя перед собой одну и ту же цель - лучше

224

понять человека - и отличаясь друг от друга методологически только по количественному соотношению между различными способами исследований, история и этнология выбирают точки зрения, дополнительные по отношению друг к другу: история обобщает данные, относящиеся к сознательным проявлениям общественной жизни, а этнология - к ее подсознательным основам.

1. Каковы различия между этнографией и и историей: по предмету ? по методологии ? по методу?
2. Чем от указанных дисциплин отличаются предмет, методология, методы культурологии ?

Э.Б.Тайлор

Эдуард Барнетт Тайлор (Tylor) (1832 - 1917) - английский этнограф, исследователь первобытной культуры, вместе со Спенсером явился основоположником эволюционистского направления в истории культуры и этнологии. Главные его работы - "Первобытная культура " (1871) и "Введение к изучению человека и цивилизации. Антропология" (1881). Он был хранителем Этнографического музея при Оксфордском университете, стал первым профессором созданной в Оксфорде кафедры антропологии. Особенностью тайлоровского подхода было, во-первых, выделение культуры как основного субъекта эволюции, а во-вторых, рассмотрение им развития не только материальных основ, но и духовной сферы жизни людей - видов искусства, верований, культов, традиций. Тайлор - создатель анимистической теории происхождения религии, в соответствии с которой источник религии заложен в психической деятельности человека.

Заслугой Э. Тайлора явилась также разработка метода типологического сравнения культуры, что легло в основу сравнительно-исторического метода, и такого способа проникновения в прошлое, как исследование пережитков.

Таким образом, с возникновением эволюционизма, с разработкой соответствующего инструментария исследований культуры можно говорить о возникновении научных подходов к культуре. Именно поэтому определение культуры Э. Тайлора считается классическим, и с него всегда начинается обзор современных научных представлений о культуре.

225

Определение культуры

Культура, или цивилизация, в широком этнографическом смысле слагается в своем целом из знания, верований, искусства, нравственности, законов, обычаев и некоторых других способностей и привычек, усвоенных человеком как членом общества. Явления культуры у различных человеческих обществ, поскольку могут быть исследованы лежащие в их основе общие начала, представляют предмет, удобный для изучения законов человеческой мысли и деятельности. С одной стороны, однообразие, так широко проявляющееся в цивилизации, в значительной мере может быть приписано однообразному действию однообразных причин. С другой стороны, различные ступени культуры могут считаться стадиями постепенного развития, из которых каждая является продуктом прошлого и в свою очередь играет известную роль в формировании будущего.

1. Что включается Э. Тайлором в понятие культуры?
2. Чем отличается определение, данное Э. Тайлором, от предшествующих подходов к культуре?
3. Выделите элементы эволюционистской концепции в данном определении.
4. Сравните данное определение с последующими подходами к культуре.

Г. Риккерт

Риккерт (Rickert) Генрих (1863-1936) - немецкий философ, кулъ-турфилософ, профессор Гейделъбергского университета, один из основателей неокантианства. Он методологически разработал проблему различения наук о природе и наук о культуре (о духе), причем различение не по предмету, а по методу. Об этом как раз и говорится в приведенном ниже тексте работы Г. Риккерта. Он, проводя различие между познанием и действительностью (любое теоретическое знание, полагает Риккерт, чем совершеннее, тем дальше от предмета изучения), полагает, что главное различие между науками о природе и науками о культуре (заметим, науками, а не явлениями) в том, что "значение культурных процессов покоится в большинстве случаев именно на их своеобразии и особенности, отличающей их от других процессов", а естественные науки рассматривают "генерализирующим образом " (то есть выделяя общее, закономерное) ту же действительность как "природу". Г. Риккерт не отрицает того, что в

226

культуре имеют место и элементы, составляющие ее естественнонаучную сущность, то есть то, что у нее есть общего с природой, но считает этот аспект несущественным для исторических наук о культуре.

Второй момент, на который следует обратить внимание, читая текст, это проблема ценностей. Здесь высвечиваются три важных аспекта. Во-первых, ценности - это главные критерии для исследования культуры. Ценности имеют вневременное, непреходящее значение, а значит, могут служить объективным критерием для отбора тех или иных фактов и определения их значимости. Во-вторых, Г. Риккерт классифицирует ценности в соответствии с выделенными им шестью сферами науки о культуре. Мы их представили в следующей таблице.

И, в-третьих, ценности воплощены в культуре, в ее объектах, среди которых Риккерт называет следующие: религия, церковь, право, государство, нравственность, наука, язык, литература, искусство, хозяйство, а также необходимые для его функционирования технические средства. Интересно, что вопрос о включении "технических средств " потребовал от Риккерта особой оговорки, он явно полемизирует с оппонентами, не включающими их в сферу культуры (в частности, с Вундтом).

Природа и культура

<...> Слова "природа" и "культура" далеко не однозначны, в особенности же понятие природы может быть точнее определено лишь через понятие, которому его в данном случае противополагают. Мы лучше всего избегнем кажущейся произвольности в употреблении слова "природа", если будем придерживаться сперва первоначального его значения. Продукты природы - то, что свободно произрастает из земли. Продукты же культуры производит поле, которое человек вспахал и засеял. Следовательно, природа есть совокупность всего того, что возникло само собой, само родилось и предоставлено собственному росту. Противоположностью природе в этом смысле является культура, как то, что или

227

непосредственно создано человеком, действующим сообразно оцененным им целям, или оно уже существовало раньше, по крайней мере, сознательно взлелеяно им ради связанной с ним ценности.

Как бы широко мы ни понимали эту противоположность, сущность ее всегда остается неизменной: во всех явлениях культуры мы всегда найдем воплощение какой-нибудь признанной человеком ценности, ради которой эти явления или созданы, или, если они уже существовали раньше, взлелеяны человеком; и наоборот, все, что возникло и выросло само по себе, может быть рассматриваемо вне всякого отношения к ценностям, а если оно и на самом деле есть не что иное, как природа, то и должно быть рассматриваемо таким образом. В объектах культуры, следовательно, заложены (haften) ценности. Мы назовем их благами (Guter), чтобы таким образом отличить их как ценные части действительности от самих ценностей как таковых, не представляющих собой действительности и от которых мы здесь можем отвлечься. Явления природы мыслятся не как блага, а вне связи с ценностями, и если от объекта культуры отнять всякую ценность, то он станет частью простой природы. Благодаря такому либо наличному, либо отсутствующему отнесению к ценностям мы можем с уверенностью различать два рода объектов, и мы уже потому имеем право делать это, что всякое явление культуры, если отвлечься от заложенной в нем ценности, необходимо может быть рассмотрено как стоящее также в связи с природой и, стало быть, как составляющая часть природы.

Что же касается рода ценности, превращающие части действительности в объекты культуры и выделяющей их этим самым из природы, то мы должны сказать следующее. О ценностях нельзя говорить, что они существуют или не существуют, но только, что они значат (gelten) или не имеют значимости. Культурная ценность или фактически признается общезначимой, или же ее значимость и тем самым более чем чисто индивидуальное значение объектов, с которыми она связана, постулируется, по крайней мере, хоть одним культурным человеком. При этом, если иметь в виду культуру в высшем смысле слова, то речь должна идти не об объектах простого желания (Begehren), но о благах, к оценке которых или к работе над которыми мы чувствуем себя более или менее нравственно обязанными в интересах того общественного целого, в котором мы живем, или по какому-либо другому основанию. Этим самым мы отделяем объекты культуры как от того, что оценивается и желается инстинктивно (triebartig), так и от того, что имеет ценность блага, если и не на основании одного только инстинкта, то благодаря прихотям настроения.

Легко показать, что эта противоположность природы и культуры... действительно лежит в основе деления наук. Религия, церковь, право, государство, нравственность, наука, язык, литература, искусство,

228

хозяйство, а также необходимые для его функционирования технические средства являются, во всяком случае на определенной ступени своего развития, объектами культуры или культурными благами в том смысле, что связанная с ними ценность или признается значимой всеми членами общества, или ее признание предполагается; поэтому, расширив еще наше понятие культуры настолько, чтобы в него могли войти также и начальные ступени культуры и стадии ее упадка, а кроме того, и явления, благоприятствующие или препятствующие культуре, мы увидим, что оно охватывает собой все объекты науки о религии, юриспруденции, истории, филологии, политической экономии и т.д., т.е. всех "наук о духе", за исключением психологии.

То обстоятельство, что мы причисляем к культуре также орудия производства сельского хозяйства, а также химические вспомогательные средства, не может, конечно, служить аргументом против нашего понятия науки о культуре... но, наоборот, оно показывает, что это выражение гораздо лучше подходит к неестественнонаучным дисциплинам, чем термин "наука о духе". Хотя технические изобретения обыкновенно и совершаются при помощи естественных наук, но сами они не относятся к объектам естественнонаучного исследования; нельзя также поместить их в ряду наук о духе. Только в науке о культуре развитие их может найти свое место.

Можно, конечно, сомневаться, куда относятся такие дисциплины, как география и этнография, но разрешение этого вопроса зависит только от того, с какой точки зрения они рассматривают свои предметы, т.е. смотрят ли они на них как на чистую природу или ставят их в известное отношение к культурной жизни. Земная поверхность, сама по себе чистый продукт природы, приобретает как арена всякого культурного развития еще иной, помимо чисто естественнонаучного, интерес; и дикие народы могут, с одной стороны, рассматриваться как "естественные народы"; с другой же стороны, их можно изучать с точки зрения наличия "зачатков" культуры. Эта двойственность рассмотрения только подтверждает наш взгляд, что дело вовсе не в различии природы и духа, и мы имеем поэтому право безбоязненно называть частные неестественнонаучные дисциплины науками о культуре, в указанном выше значении данного слова...

В самом деле, явления культуры должны быть рассматриваемы не только по отношению к ценности, но также и по отношению к оценивающему их психическому существу, потому что ценности оцениваются только психическим существом, - обстоятельство, благодаря которому психическое вообще рассматривается как нечто более ценное по сравнению с телесным. Так что на самом деле существует связь между противоположением природы и культуры,

229

с одной стороны, и природы и духа - с другой, поскольку в явлениях культуры, представляющих собою блага, всегда должна участвовать оценка, а потому вместе с ней и духовная жизнь. Однако, как бы это ни было верно, отсюда все же еще не следует, что деление наук, основанное на противоположности природы и духа, правильно, так как простая наличность психического (ибо жизнь души как таковая может быть рассматриваема также как природа) еще не создает объекта культуры и потому не может быть употреблена для определения понятия культура...

Итак, будем придерживаться вполне совпадающего с общепринятым языком понятий культуры, т.е. будем понимать под культурой совокупность объектов, связанных с общезначимыми ценностями и лелеемых ради этих ценностей, не придавая ему никакого более точного материального определения...

Резюмирую еще раз сказанное. Мы можем абстрактно (begrif-flich) различать два вида эмпирической научной деятельности. На одной стороне стоят науки о природе, или естествознание. Слово "природа" характеризует эти науки как со стороны их предмета, так и со стороны их метода. Они видят в своих объектах бытие и бывание, свободное от всякого отнесения к ценности, цель их - изучить абстрактные отношения, по возможности законы, значимость которых распространяется на это бытие и бывание. Особое для них только "экземпляр". Это одинаково касается как физики, так и психологии. Обе эти науки не проводят между разными телами и душами никаких различий с точки зрения ценностей и оценок, обе они отвлекаются от всего индивидуального, как несущественного, и обе они включают в свои понятия обыкновенно лишь то, что присуще известному множеству объектов. При этом нет объекта, который был бы принципиально изъят из-под власти естественнонаучного метода. Природа есть совокупность всей действительности, понятой генерализирующим образом и без всякого отношения к ценностям.

На другой стороне стоят исторические науки о культуре. У нас нет единого термина, аналогичного термину "природа", который мог бы охарактеризовать эти науки как со стороны их предмета, так и со стороны их метода. Мы должны поэтому остановиться на двух выражениях, соответствующих обоим значениям слова "природа". Как науки о культуре, названные науки изучают объекты, отнесенные ко всеобщим культурным ценностям; как исторические науки они изображают их единичное развитие в его особенности и индивидуальности; при этом то обстоятельство, что объекты их суть процессы культуры, дает их историческому методу в то же время и принцип образования понятий, ибо существенно для них только то, что в своей индивидуальной особенности имеет значение для

230

доминирующей культурной ценности. Поэтому, индивидуализируя, они выбирают из действительности в качестве "культуры" нечто совсем другое, чем естественные науки, рассматривающие генерализирующим образом ту же действительность как "природу". Ибо значение культурных процессов покоится в большинстве случаев именно на их своеобразии и особенности, отличающей их от других процессов, тогда как, наоборот, то, что у них есть общего с другими процессами, т.е. то, что составляет их естественнонаучную сущность, несущественно для исторических наук о культуре.

1. Каково определение культуры по Г. Риккерту?
2. В чем он видит различение между науками о природе и науками о культуре, или между естественными и "неестественно-научными"дисциплинами?
3. Каков критерий классификации таких наук, как география и этнография?
4. Что такое ценность? Почему ценности являются критериями наук о культуре?
5. Где заложены ценности?
6. Как классифицируются ценности?
7. Каково, на взгляд, Риккерта, место техники?

В.Ф. Эрн

Эрн Владимир Францевич (1882 - 1917) - религиозный мыслитель, историк философии. Закончил историко-филологический факультет Московского университета, впоследствии работал там же профессором.

Большое влияние на него оказали лекции С.Н. Трубецкого, которого он и считал своим учителем, а также тесное общение с П. Флоренским, С.Н. Булгаковым, А. Белым, Вяч. Ивановым. Не случайно, занимаясь типологией мировых культур и цивилизаций, он опирался на метод сравнительного изучения культурной семантики России и Запада. Культуры Запада и России, как полагает Эрн, имеют противоположные ценностно-смысловые доминанты: "рацио " и "логос ". Культурное назначение России состоит в органическом единении с Европой и укрощении "зверя " германского духа, воплощавшего идею "катастрофического прогресса ". В данном извлечении мы обнаруживаем полемику В. Эрна с отечественными неокантианцами - мыслителями, объединившимися вокруг журнала "Логос " (С. Гессен, Ф. Степун и др.). Это течение представляет, по мнению Эрна, логический апогей западноевропейского рационализма, выступающего как "антикультурное начало

231

", так как рационализм механистичен, схематичен и приводит, как говорит Эрн, к "меонизму", т.е. отрицанию сущего как живого бытия, к абсолютизации абсолютного линейного прогресса, в основе которого лежит прогресс технический.

Ответ С.Л. Франку

... Разница между мной и С. Франком не в том, что С. Франк сторонник культуры, а я представитель варварства, а в том, что мы разно понимаем культуру: С. Франк в духе Риккерта, Виндельбанда и прочих "культурных" философов Запада утверждает культуру как отвлеченное начало. Понимая ее статически, он считает возможным проецировать культурные ценности в некую область, "идеже несть печали и воздыхания". В этой меонической среде выявляется определенная надвременная цена каждой культурной ценности. Говоря грубо, Кант, попав в этот умопостигаемый музей культурных ценностей, оценен С. Франком в определенную цифру: напр., в 2000. Если Эрн, забыв совсем о существовании культурного музея, подходя к Канту "как к живому лицу, оценивает его философски ниже 2-х тысяч, С.Франк, один из хранителей музея, приходит в ужас и называет Эрна уже не философом, а ... националистом.

Эта гербаризация живых цветов культуры для меня абсолютно неприемлема, ибо в таком Музее носится трупный запах. Тут так безнадежно, что живому человеку дышать нечем. Я бы сказал: тут засушенный Аполлон и нет животворного Диониса. Не будучи в состоянии развить своих мыслей, я только укажу на Вяч. Иванова, ... который в наши дни развил динамическое понимание культуры как явления, находящегося в синтетической зависимости от творческой стихии жизни, Вяч. Иванов дает четкую формулу: "всякая культура по отношению к стихии /жизни/ есть модус по отношению к субстанции".... он тонко высмеивает тех, кто думает, "что культура - рассадник духовных овощей, уравненные грядки прозаических огородов, и все ручное и регулярное, и зарегистрированное, и целесообразное на своем отведенном, на огороженном месте, полный реестр так называемых объективных ценностей и столь же полный инвентарь их наличных объективации; в общем скорее дрессура, чем культура, - хотя уже и самое имя "культура" достаточно сухо и школьно и по-немецки практично и безвкусно, потому что отрицает все самопроизвольное и богоданное и утверждает лишь саженое, посеянное, холеное, подстриженное, выращенное и привитое".

... Для того чтобы ценности культуры могли быть вечными, необходимо, чтобы среда их выявления и воплощения была сверхэмпирична,

232

т.е. вневременна. Я и задаю вопрос С. Франку: как он понимает эту среду, это метафизическое "где" и "в чем" культуры, - меонически или онтологически. ... Культура такое же "междупсихическое" явление, как и власть. ...А между тем онтологический ответ на заданный мною вопрос может быть только один: метафизическое "где" и "в чем" культуры есть душа мира, т.е. явление культуры не бессубъективно. Все достижения культуры вечно живы в живом космическом лоне природы сотворенной творящей. Не признавая природы как Сущего, С. Франку остается на мой вопрос ответить меонически. Но меоническая точка зрения мыслима лишь как трансцендентальная, т.е. как кантовская и кантианская...

... Я не привык играть словами. Слово "вечный", т.е. абсолютный, я никогда не отнесу к ценностям культуры.

Вечна и абсолютна ценность не культуры, а жизни, творящей культуру. Культура ценна постольку, поскольку она созидается Жизнью, ищущей и становящейся. Культура - полный чудес сателлит жизни, подобный Луне, живущей лишь Солнцем. Для С. Франка культура - идол, для меня - икона, и я счел бы себя истинным культуропоклонником, если б не почитал того, что иконой культуры лишь знаменуется, что безмерно больше культуры,- без чего культура превращается в бездушный мертвящий фетиш.

И уж если говорить о дерзостном попирании, то я скажу, что музейное понимание культуры как отвлеченного начала, искусственно измышленное кантианством и поддерживаемое С. Франком, есть самое радикальное отрицание культуры, какое только возможно. Этот утонченный вандализм гораздо страшнее всех изуверств над культурой, пережитых миром в эпоху нашествия варваров.

Варвары с стихийной дикостью убивали тело культуры, но сами, зачав, породили из себя богатейшую и глубочайшую культуру средних веков.

Кантианство, с трансцендентальной готовностью строя музеи-гробницы для тела культуры и составляя каталоги ценностей, посягает на душу культуры, ибо принципиально, безжалостно рвет связи между культурой и творящими недрами космической жизни.

1. В чем суть полемики В. Эрна и С. Франка?
2. Сравните точки зрения на культуру В. Эрна и Г. Риккерта.
3. Каково, по Эрну, соотношение жизни и культуры?

233

Й. Хейзинга

Хейзинга (Huizinga) Йохан (1872 - 1945) - нидерландский ученый, историк, теоретик культуры. Профессор кафедры всеобщей истории в Гронингенском и затем в Лейденском университетах. Его работы отличает оригинальное и глубокое понимание культуры, которого он достиг благодаря морфологичекому анализу. Его главный труд - "Осень средневековья " (1919), где он провел блестящий анализ средневековой культуры, обратившись к социальной психологии и исследуя ментальные структуры. Другая известная его работа - "Человек играющий "(1939), фрагменты которой приведены ниже, где Хейзинга синтезирует игровую концепцию культуры. Игра, по его мнению, занимает особое место в процессах развития культуры. Он подчеркивает, что ее роль - основополагающая в человеческом общежитии, прежде всего потому, что она, во-первых, является глубинным, естественным состоянием элементов жизненного мира людей. Игра старше культуры (не человек ее придумал). А, во-вторых, всякая игра строится по правилам, которые ее участники должны добровольно соблюдать. Игра принципиально антиавторитарна (обратите внимание на то, как подчеркивает Хейзинга ее отличие от пропаганды).

Итак, Й. Хейзинга считает, что "важнейшие виды первоначальной деятельности человеческого общества все уже переплетаются с игрой " - язык, миф, культ и др. Проследите, как изящно и убедительно он аргументирует этот тезис.

Игра и культура

Когда мы, люди, оказались не столь разумными, как наивно внушал нам светлый XVIII век в своем почитании Разума, для именования нашего вида рядом с Homo sapiens поставили еще Homo faber, человек-созидатель. Второй термин был менее удачен, нежели первый, ибо faberi, созидатели, суть и некоторые животные. Что справедливо для созидания, справедливо и для игры: многие животные любят играть. Все же мне представляется, что Homo ludens, человек играющий, выражает такую же существенную функцию, как человек созидающий, и должен занять свое место рядом с Homo faber.

Одна старая мысль гласит, что, если проанализировать любую человеческую деятельность до самых пределов нашего познания, она покажется не более чем игрой. ... С давних пор шел я все определеннее к убеждению, что человеческая культура возникает и развивается в игре, как игра...

Игра рассматривается здесь как явление культуры, не как - или не в первую очередь как - биологическая функция, и анализируется

234

средствами культурологического мышления... Если бы я суммировал свои рассуждения в форме тезисов, то один из них гласил бы: "этнология и родственные ей науки отводят слишком мало места понятию игры". Во всяком случае, общеупотребительной терминологии, имеющей отношение к игре, мне было недостаточно. Я постоянно испытывал нужду в прилагательном от слова "игра", которое просто означало "то, что относится к игре или к процессу игры". Посему я позволю себе ввести слово "ludiek" ("игровой")...

Игра старше культуры, ибо понятие культуры, как бы несовершенно его ни определяли, в любом случае предполагает человеческое сообщество, а животные вовсе не ждали появления человека, чтобы он научил их играть. Да, можно с уверенностью заявить, что человеческая цивилизация не добавила никакого существенного признака общему понятию игры. Животные играют точно так же, как люди. Все основные черты игры уже присутствуют в игре животных. Достаточно понаблюдать хотя бы игру щенят, чтобы в их веселой возне без труда обнаружить все эти черты. Они приглашают друг друга поиграть неким подобием церемониальных поз и жестов. Они соблюдают правило, что нельзя, например, партнеру по игре прокусывать ухо. Они притворяются ужасно злыми. И что особенно важно, они совершенно очевидно испытывают при этом огромное удовольствие и радость. Подобная игра резвящихся кутят - лишь одна из самых простых форм игры животных. Существуют много более высокие, много более развитые формы: настоящие состязания и увлекательные представления для зрителей.

Здесь необходимо сразу же выделить один весьма важный пункт. Уже в своих простейших формах и уже в жизни животных игра представляет собой нечто большее, чем чисто физиологическое явление либо физиологически обусловленная физическая реакция. Игра как таковая перешагивает рамки чисто биологической или, во всяком случае, чисто физической деятельности. Игра - содержательная функция со многими гранями смысла. В игре "подыгрывает", участвует нечто такое, что превосходит непосредственное стремление к поддержанию жизни и вкладывает в данное действие определенный смысл. Всякая игра что-то значит.если этот активный принцип, сообщающий игре свою сущность, назвать духом, это будт преувеличением; назвать же его инстинктом - значит ничего не сказать. Как бы к нему ни относиться, во всяком случае этим "смыслом" игры ясно обнаруживает себя некий имматериальный элемент в самой сущности игры...

Но хочется того или нет, признавая игру, признают и дух. Ибо игра, какова бы ни была ее сущность, не есть нечто материальное. Уже в мире животных ломает она границы физического существования. С точки зрения детерминированно мыслимого мира, мира сплошного взаимодействия сил, игра есть в самом полном смысле

235

слова "superabundans" ("излишество, избыток"). Только с вмешательством духа, снимающего эту всеобщую детерминированность, наличие игры делается возможным, мыслимым, постижимым. Бытие игры всякий час подтверждает, причем в самом высшем смысле, супралогический характер нашего положения во Вселенной. Животные могут играть, значит, они уже нечто большее, чем просто механизмы. Мы играем, и мы знаем, что мы играем, значит, мы более чем просто разумные существа, ибо игра есть занятие внера-зумное.

Кто обратит свой взгляд на функцию игры не в жизни животных и не в жизни детей, а в культуре, тот вправе рассматривать понятие игры в той его части, где от него отступаются биология и психология. Он находит игру в культуре как заданную величину, существовавшую прежде самой культуры, сопровождающую и пронизывающую ее с самого начала вплоть до той фазы культуры, в которой живет сам. Он всюду замечает присутствие игры как определенного качества деятельности, отличного от "обыденной" жизни... Игра как форма деятельности, как содержательная форма, несущая смысл, и как социальная функция - вот объект его интереса. Он уже не ищет естественных стимулов, влияющих на игру вообще, но рассматривает игру непосредственно как социальную структуру в ее многообразных конкретных формах. Он старается понять игру такой, какой видит ее сам играющий, то есть в ее первоначальном значении. Если он придет к выводу, что игра опирается на действия с определенными образами, на известное "преображение" действительности, тогда он постарается в первую очередь понять ценность и значение этих образов и самого претворения в образы. Он хочет наблюдать их проявление в самой игре и таким образом попытаться понять игру как фактор культурной жизни.

Важнейшие виды первоначальной деятельности человеческого общества все уже переплетаются с игрой. Возьмем язык, самый первый и самый высший инструмент, созданный человеком для того, чтобы сообщать, учить, повелевать. Язык, с помощью которого он различает, определяет, констатирует, короче говоря, называет, то есть возвышает вещи до сферы духа. Дух, формирующий язык, всякий раз перепрыгивает играючи с уровня материального на уровень мысли. За каждым выражением абстрактного понятия прячется образ, метафора, а в каждой метафоре скрыта игра слов. Так человечество все снова и снова творит свое выражение бытия, рядом с миром природы - свой второй, измышленный мир. Или возьмем миф, что также является претворением бытия, но только более разработанным, чем отдельное слово. С помощью мифа на ранней стадии пытаются объяснить все земное, найти первопричины человеческих деяний в божественном. В каждой из этих причудливых оболочек, в которые миф облекал все сущее,

236

изобретательный дух играет на рубеже шутки и серьезности. Наконец, возьмем культ. Раннее общество отправляет свои священнодействия, которые служат ручательством благоденствия мира, освящения, жертвоприношения, мистерии, в игре, понимаемой в самом истинном смысле этого слова.

В мифе и в культе, однако, рождаются великие движущие силы культурной жизни: право и порядок, общение, предпринимательство, ремесло и искусство, поэзия, ученость и наука. Поэтому и они уходят корнями в ту же почву игрового действия...

Игра в нашем сознании противостоит серьезному. Истоки этого противопоставления пока что выявить так же трудно, как и происхождение самого понятия игры. Если присмотреться внимательнее, противопоставление игры и серьезного перестанет нам казаться законченным и устойчивым. Мы можем сказать: игра есть несерьезное. Но помимо того, что эта формула нечего не говорит о положительных качествах игры, ее чрезвычайно легко опровергнуть. Стоит нам вместо "игра есть несерьезное" произнести "игра несерьезна", как данное противопоставление теряет силу, ибо игра может быть по-настоящему серьезной. Более того, мы тотчас же наталкиваемся на различные фундаментальные категории жизни, равным образом подпадающие под рубрику несерьезного, однако никак не соотносимые с игрой. Смех тоже в известном смысле противостоит серьезному, однако между ним и игрой никоим образом нет необходимой связи. Дети, футболисты, шахматисты играют со всей серьезностью, без малейшей склонности смеяться. Примечательное обстоятельство: как раз чисто физиологическое отправление смеха присуще исключительно человеку, в то время как содержательная функция игры является у него с животными общей...

Под игровым элементом культуры здесь не подразумевается, что игры занимают важное место среди различных форм жизнедеятельности культуры. Не имеем мы в виду и того, что культура происходит из игры в результате процесса эволюции - в том смысле, что то, что первоначально было игрой, впоследствии переходит в нечто, игрой уже не являющееся, и что теперь может быть названо культурой. Ниже будет развернуто следующее положение: культура возникает в форме игры, культура первоначально разыгрывается. И те виды деятельности, что прямо направлены на удовлетворение жизненных потребностей, как, например, охота в архаическом обществе предпочитает находить себе игровую форму. Человеческое общежитие поднимается до супрабиологических форм, придающих ему высшую ценность, посредством игр. В этих играх общество выражает свое понимание жизни и мира. Стало быть, не следует понимать дело таким образом, что игра мало-помалу перерастает или вдруг преобразуется в культуру, но скорее так, что культуре в ее начальных фазах свойственно нечто игровое, что

237

представляется в формах и атмосфере игры. В этом двуединстве культуры и игры игра является первичным, объективно воспринимаемым, конкретно определенным фактом, в то время как культура есть всего лишь характеристика, которую наше историческое суждение привязывает к данному случаю...

В поступательном движении культуры гипотетическое исходное соотношение игры и не-игры не остается неизменным. Игровой элемент в целом отступает по мере развития культуры на задний план. По большей части и в значительной мере он растворился, ассимилировался в сакральной сфере, кристаллизовался в учености и в поэзии, в правосознании, в формах политической жизни. При этом игровое качество в явлениях культуры уходило обычно из виду. Однако во все времена и всюду, в том числе и в формах высокоразвитой культуры, игровой инстинкт может вновь проявиться в полную силу, вовлекая как отдельную личность, так и массы в опьяняющий вихрь исполинской игры...

Игра-состязание как импульс, более старый, чем сама культура, издревле заполняла жизнь и, подобно дрожжам, побуждала расти формы архаической культуры. Культ разворачивался в священной игре. Поэзия родилась в игре и стала жить благодаря игровым формам. Музыка и танец были сплошь игрой. Мудрость и знание находили свое выражение в освященных состязаниях. Право выделилось из обычаев социальной игры. На игровых формах базировались улаживание споров с помощью оружия и условности аристократической жизни. Вывод должен был следовать один: культура в ее древнейших фазах "играется". Она не происходит из игры, как живой плод, который отделяется от материнского тела; она развивается в игре и как игра...

Шаг за шагом мы уже подошли к заключению: подлинная культура не может существовать без определенного игрового содержания, ибо культура предполагает известное самоограничение и самообладание, известную способность не видеть в своих собственных устремлениях нечто предельное и высшее, но рассматривать себя внутри определенных, добровольно принятых границ. Культура все еще хочет в известном смысле играться - по обоюдному соглашению относительно определенных правил. Подлинная культура требует всегда и в любом аспекте a fair play (честной игры); а fair play есть не что иное, как выраженный в терминах игры эквивалент порядочности. Нарушитель правил игры разрушает самое культуру. Для того, чтобы игровое содержание культуры могло быть созидающим или подвигающим культуру, оно должно быть чистым. Оно не должно состоять в ослеплении или отступничестве от норм, предписанных разумом, человечностью или верой. Оно не должно быть ложным сиянием, которым маскируется намерение осуществить определенные цели с помощью специально взращенных

238

игровых форм. Подлинная игра исключает всякую пропаганду. Она содержит свою цель в самой себе. Ее дух и ее атмосфера - радостное воодушевление, а не истерическая взвинченность. Сегодня пропаганда, которая хочет завладеть каждым участком жизни, действует средствами, ведущими к истеричным реакциям масс, и поэтому, даже когда она принимает игровые формы, не может рассматриваться как современное выражение духа игры, но только как его фальсификация...

1. Почему Й. Хейзинга считает, что человеческая культура не может существовать без определенного игрового содержания?
2. Что такое игра в его понимании?
3. Как аргументирует Хейзинга тезис, что игра старше культуры?
4. Каковы функции игры?
5. Как можно классифицировать игру?
6. Почему Хейзинга считает, что пропаганда - это фальсификация игры?

239