Глава четвертая
1870-1920-е гг.:
общество
или корпорации?
Большинство исследователей признают факт быстрой и поразительной трансформации Республиканской партии в 1870-е гг. Разногласия возникают при выяснении причин этой трансформации. Я исхожу из того, что она отразила закономерность развития социально-политических революций, завершающихся концентрацией политической власти в руках новых элит, которые стремятся извлечь для себя наибольшие экономические, социальные и политические выгоды из революционной победы и освобождаются от обременительных обязательств перед союзниками "снизу".
Подчинение новыми элитами постреволюционного развития собственным интересам получило в исторической литературе название Термидора по имени завершающего этапа Великой Французской революции конца XVIII в. Марксистская концепция, формировавшая подходы отечественной историографии в советский период, определяла Термидор как контрреволюцию. С такой оценкой трудно согласиться. В действительности контрреволюцией можно назвать Реставрацию, которая нередко сопутствует революциям и восстанавливает предреволюционный общественно-политический порядок, возвращая к власти старые элиты. Термидор в отличие от Реставрации не отменяет фундаментальные экономические и социально-политические преобразования революции, но отдает их в распоряжение новых элит. Фактически Термидор подтверждает выводы Г. Моска, В. Парето, Р. Михельса, Р. Миллса и других видных социологов и политологов XX в. о том, что любое общество, независимо от его социально-экономических основ, разделяется на классы управляющих и управляемых. Революции, даже самые передовые, разрушая изживший себя общественно-политический строй, не в состоянии отменить этого разделения, которое возрождается с оформлением и упрочением новых элит.
160
В то же время термидоры отличаются по своему характеру, совмещаясь с различными политическими режимами - от тоталитарного до демократического. Так, французский Термидор конца XVIII в. ознаменовался утверждением авторитарного политического режима. Термидор, восторжествовавший в России после революции 1917 г., завершился установлением тоталитарного политического режима. Термидоры, сопутствовавшие двум североамериканским революциям, оказались совместимыми с демократическим политическим режимом.
Термидорианский этап первой Американской революции конца XVIII в., олицетворяемый Конституцией 1787 г., сохранил важные демократические нововведения революционного периода. Вместе с тем социально-экономические элиты эффективно пресекли демократические "перехлесты" революции, в первую очередь демократическую самодеятельность масс, как и те образцы прямой демократии, "ошибочные" модели разделения властей, которые реально ущемляли их интересы. Конституция 1787 г. оказалась такой формой общественного договора элит и масс, которая делегировала полноту власти верхам, согласившимся вместе с тем на контроль со стороны избирателей в первую очередь во время национальных выборов. Двухпартийная система утвердила в качестве способа такого контроля возможность выбора между двумя конкурирующими политическими объединениями элит.
Термидор эпохи второй Американской революции означал сложение Республиканской партией и новыми элитами своих обязательств перед союзниками "снизу", в первую очередь черными американцами, в тот момент, когда возможность реставрации рабовладельческого строя на Юге и возвращения к власти на федеральном уровне старых элит была исключена. Антирабовладельческая и эгалитарная направленность идеологии и деятельности Республиканской партии сошла на нет, а на первое место вышли иные цели: всяческое поощрение промышленного и финансово-банковского развития, защита отечественного капитала с помощью высоких протекционистских тарифов, обеспечение господства "здорового", то есть золотого денежного стандарта, и т.д., которые отвечали непосредственным экономическим интересам капиталистического класса, одержавшего при поддержке союзников "снизу" триумфальную победу над рабовладельческой олигархией. Сколоченные промышленно-финансовой элитой в революционный и постреволюционный периоды гигантские состояния позволяли ей склонять на свою сторону государственно-чиновничью и партийно-политическую системы без формального ограничения демократических политических структур и механизмов, складывавшихся в течение предшествующих двух с половиной веков.
Олицетворением радикальной перемены в идеологии и деятельности
161
Республиканской партии стала ее знаменитая и уникальная во всей американской политической истории сделка с Демократической партией, известная как компромисс 1877года. Суть ее такова. На президентских выборах 1876 г. в ходе соперничества между республиканцем Р. Хейсом и демократом С. Тилденом, сделавшим упор на борьбу со ставшей уже тогда притчей во языцех коррупцией правящей партии, чаша весов впервые с 1856 г. склонилась в пользу лидера Демократической партии. Без учета результатов выборов в четырех штатах (Флорида, Луизиана, Южная Каролина и Орегон), носивших спорный характер и подлежавших перепроверке, у Тилдена было 184 голоса выборщиков, а у Хейса только 165. Кандидату от демократов, чтобы стать президентом, достаточно было получить один из оставшихся 20 голосов выборщиков, то есть его устраивал благоприятный исход выборов в любом из четырех штатов. Хейсу же для победы нужна была поддержка всех без исключения выборщиков от Флориды, Южной Каролины и Луизианы.
Не вызывало сомнений, что в трех южных штатах - Луизиане, Южной Каролине и Флориде, где еще сохранялась Реконструкция, а республиканцы полностью контролировали избирательную процедуру и счетные комиссии, итоги выборов были подтасованы в их пользу. Так, в Луизиане счетные комиссии, состоявшие из республиканцев, объявили недействительными 13500 голосов, поданных за демократов, в результате чего Хейсу было обеспечено большинство в 4 тыс. избирателей и поддержка всех выборщиков1.
Чтобы разобраться в нарушениях избирательной процедуры, была создана федеральная комиссия, включившая по пять представителей от сената, палаты представителей и Верховного суда США. В феврале 1877 г. комиссия пришла к решению присудить все 20 спорных голосов выборщиков кандидату от Республиканской партии. Решению комиссии как раз и предшествовало соглашение лидеров республиканцев и демократов, в результате которого было решено, что Хейс в награду за президентскую должность без промедления отзовет войска федерального правительства из Флориды, Луизианы, Южной Каролины, где еще не было объявлено об окончании Реконструкции, и передаст контроль над распределением федеральных должностей на Юге демократам, выделит субсидии на развитие там экономики, в частности на строительство железных дорог. В течение 1877 г. Хейс выполнил главные требования демократов. Конец Реконструкции подвел черту длительному периоду антагонизма республиканцев и демократов. Бывшие рабовладельческие штаты стали после этого доменом Демократической партии, начавшей методично ограничивать гражданские и политические права нефов. Республиканская партия, как и обещана, закрыла на это глаза.
Наградой республиканцам за предательство недавних черных союзников
162
и демократических заветов Реконструкции спало сохранение их политической власти на федеральном уровне. Удержав федеральную власть в 1876 г., республиканцы не упустили ее и в последующем. В 1880 г. президентом был избран Д. Гарфилд. В 1884 г. республиканцы уступили президентское кресло демократу Г. Кливленду, но в 1888 г. вернули его (президентом стал Б. Гаррисон). В 1892 г. президентом снова стал Кливленд, но демократы и тогда не смогли удержать власть более чем на один срок. Всего же за 50-летний период от начала Гражданской войны республиканцы побеждали на 11 президентских выборах из 13. В тот же период они только дважды, в общей сложности всего на четыре года, уступали большинство в сенате.
Республиканцы в полной мере сумели пожать плоды победы в Гражданской войне. После прекращения Реконструкции политическая власть продолжала активно использоваться в экономических интересах промышленных и финансовых кругов, утвердивших, вслед за сокрушением рабовладельческого класса, свое экономическое господство уже не только на Северо-Востоке, но также на Юге и Западе страны.
Промышленный и финансовый капитал имел шансы закрепить экономическое господство во всех регионах страны и без активной поддержки со стороны государственной власти. Но такая поддержка существенно ускоряла повсеместное овладение им экономическими высотами. Действуя через Республиканскую партию и государственные структуры, наиболее предприимчивые промышленники и финансисты, среди которых гораздо больший удельный вес, чем прежде, принадлежал нуворишам, сумели в течение двух-трех десятилетий создать железнодорожные, нефтяные, стальные, банковские и иные империи. Именно в последние десятилетия XIX в. классическая свободная конкуренция уступила место монополистическому капитализму.
Наиболее существенную поддержку (щедро оплаченную) Республиканская партия и государственные чиновники оказали железнодорожным компаниям. В последние десятилетия XIX в. государственные структуры передали железнодорожным компаниям в виде грантов 200 млн. акров земель, многие из которых, согласно гомстед-акту 1862 г., предназначались формально для организации мелких фермерских хозяйств. Щедрость государства принесла ощутимые результаты: не только Северо-Восток, но также Юг и Запад покрылись густой сетью железных дорог (их протяженность с 1870 по 1900 г. увеличилась в 7 раз), а их владельцы, корпорации Вандербилда, Гульда, Форбса и других магнатов, уверенно заняли первые 12 мест в списке самых богатых компаний страны2.
Широкая государственная поддержка оказывалась и промышленным компаниям, среди которых на ведущей позиции прочно закрепились
163
предпринимательские объединения. Если в эпоху Э. Джексона корпорации считались чуть ли не главным врагом общества, душителями свободной конкуренции, то после Гражданской войны они почитались в качестве основы американского процветания. Власти штатов соперничали друг с другом в предоставлении наиболее благоприятных условий для корпоративного капитала на своих территориях. В 1875 г. в штате Нью-Джерси, который известен как "родина корпораций", был принят закон, отменявший большинство ограничений на предельные размеры капиталов предпринимательских объединений, резко расширявший их возможности при получении займов и выпуске акций и облегчавший условия их ответственности перед кредиторами. Другие штаты, боясь отстать от Нью-Джерси и стремясь инкорпорировать на своих территориях как можно больше предпринимательских объединений, создали для них поистине тепличные условия. В 1892 г. законодатели Нью-Йорка, желая предотвратить инкорпорацию крупнейшей промышленной компании США "Дженерэл моторе" на территории соседнего Нью-Джерси, приняли специальный закон об учреждении этого объединения на чрезвычайно льготных условиях.
В 70-90-х гг. во многих штатах были приняты законы, отменявшие предельные размеры капиталов корпораций, предоставлявшие им право заниматься многими видами хозяйственной деятельности, позволявшие выпускать акции без указания их номинальной стоимости и т.п.3 Благодаря этим и многим другим государственным льготам возникли и утвердили свое верховенство в экономике США такие гиганты, как "Стандарт ойл", "Юнайтед Стейтс стил", "Дженерэл моторе". Имена их создателей: Рокфеллер, Карнеги, Форд, лидеров среди нуворишей постреволюционной Америки, - стали олицетворением капиталистической элиты на многие десятилетия.
Среди исследователей давно дискутируется вопрос относительно следствий реструктуризации и монополизации американской экономики после Гражданской войны. Представляется, что корректный ответ на этот вопрос требует различать, как минимум, три следствия - экономическое, социальное и политическое. Что касается экономического следствия, то оно характеризуется впечатляющими достижениями корпоративной Америки. К 1900 г. США прочно стали ведущей промышленной державой мира. За 30 лет производство чугуна выросло в 8 раз, добыча угля - в 10, выплавка стали - в 150 раз. Чугуна и стали США производили больше, чем Великобритания и Германия вместе взятые.
Противоречиво социальное следствие монополизации. В ходе ее сложилась новая экономическая элита, разрыв между которой и основной массой населения постоянно углублялся. Резко возросшее национальное богатство Америки (валовой национальный продукт увеличился
164
с 1870 по 1900 г. в три раза при росте населения в 2.3 раза) распределялось крайне неравномерно. Реальные доходы промышленных рабочих, руками которых создавались новые богатства, выросли за 30 лет в 1,4 раза - цифра, несоизмеримая с тысячекратным ростом состояния владельцев корпораций4.
Противоречивыми были политические тенденции эпохи монополизации. С одной стороны, в последней трети XIX в. сохранились все политические институты и механизмы, укоренившиеся в предшествующие эпохи. К ним добавились и некоторые демократические нововведения, в первую очередь так называемая австралийская система голосования. С другой стороны, в южных штатах были введены избирательный налог и ценз грамотности, резко сократившие численность как черных, так и белых избирателей.
Не менее важным в процессе отправления политической власти стало то, что новые супербогачи получили мощные экономические рычаги воздействия на властный механизм. Некоторые из них полагали, что сила денег является самой реальной властью. К. Вандербилд выразил кредо денежного мешка в циничной форме: "Какое мне дело до закона? У меня что - нет силы?". Нефтяной владыка Д. Рокфеллер прокладывал путь к власти не только с помощью незаурядных предпринимательских способностей, но и, как показали в 1894 г. Г.Д. Ллойд в книге "Богатство против общества" и в 1902 г. А. Тарбелл в серии разоблачительных статей, с помощью поджогов нефтехранилищ неуступчивых конкурентов, сговоров с владельцами железных дорог, подкупа судей и законодателей. "Оборотная сторона" создания промышленных и финансовых империй в полной мере была раскрыта журналистами и публицистами, прозванными Т. Рузвельтом "разгребате-лями грязи", в начале XX в., но и в 70-90-х гг. XIX в. она не избежала широкой огласки. В последней трети XIX в., как никогда прежде, проявилась тенденция подчинения политической власти экономической элите, которая не только активно продвигала во властные структуры своих выдвиженцев, но пыталась сама занять места на политическом Олимпе.
В организации и проведении выборов в послереволюционную эпоху появился ряд нововведений, получивших название "австралийской системы" голосования. Эта система, впервые использованная в 1856 г. в Австралии, заимствованная четверть века спустя в Канаде и одобренная всеми американскими штатами, начиная с 1889 г., содержала два важных принципа, способствовавших демократизации выборов. Первый заключался в тайном голосовании, а второй - во внесении кандидатов от всех партий в единый избирательный бюллетень.
165
До этого же каждая политическая партия сама изготавливала свои партийные бюллетени и вручала их избирателям непосредственно перед голосованием. Учитывая, что бюллетени каждой из партий были окрашены в разные цвета, а также наличие открытых урн для голосования, говорить о полной тайне выборов не приходилось. Австралийская система вводила единый унифицированный бюллетень, куда заносились все кандидаты. Урна для голосования помещалась в закрытую от посторонних глаз кабину. Введение австралийской системы сократило количество подкупов и попыток давления на избирателей и способствовало выравниванию условий соперничества разных партий. В частности, мелкие партии, обладавшие неизмеримо меньшими финансовыми возможностями в сравнении с демократами и республиканцами, подчас не располагавшие достаточными ресурсами для изготовления собственных бюллетеней, как и возможностями оказывать давление на избирателей, теперь стали более конкурентоспособными5.
Австралийская система способствовала демократизации выборов в северных штатах, что же касается Юга, то там она была нейтрализована серией антидемократических нововведений. Сразу после отмены режима Реконструкции на Юге расистские круги, политическим лидером которых выступала Демократическая партия, предприняли попытки ограничить избирательные права негров и восстановить политическое господство белой расы. После введения системы австралийского голосования эти попытки приняли изощренный характер. Увенчавшись успехом в 1890-1900-х гг., они способствовали утверждению на Юге расистского политического режима.
Поскольку 15-я поправка к федеральной Конституции запрещала дискриминацию по цвету кожи, южные политики предприняли обходные меры по ограничению избирательных прав нефов. Первой мерой, серьезно ограничившей число черных избирателей, стало введение избирательного налога. Сотни тысяч нефов, представлявших низшие социальные слои, предпочли уплате налога неучастие в выборах.
Второй мерой, еще больше сократившей число черных избирателей, явилось введение в южных штатах ценза грамотности. Согласно цензу, южные граждане, претендующие на получение права голоса, должны были суметь прочесть конституцию штата или федерации, а в ряде случаев объяснить смысл прочитанного. Этот ценз ударил и по части белых избирателей, но все же наибольший урон понесли нефы: число нефамотных среди белых в различных штатах колебалось от 8 до 18%, а среди негров - от 40 до 60%6.
Наконец, третьей главной ограничительной мерой стал своеобразный ценз родства, введенный в четырех штатах. В историю он вошел под именем "дедушкиного закона": претендент на избирательное право должен
166
был доказать, что этим правом пользовался его дед. Негры, расставшиеся с рабским состоянием тридцать лет назад, представить таких доказательств в большинстве случаев не могли. В целом эти, как и более мелкие ограничительные меры, лишили избирательных прав до 90% черных американцев. Неудивительно, что негры стремительно исчезли из законодательных собраний, судебных и исполнительных органов южных штатов. Расистский политический режим, восторжествовавший на рубеже XIX-XX вв. в южных штатах, не претерпел сколько-нибудь существенных изменений вплоть до 1960-х гг.
Ограничения избирательного права на Юге нанесли чувствительный удар и по белым американцам из нижних социальных слоев. Количество белых избирателей на Юге вследствие введения избирательного налога и ценза грамотности сократилось до 50%. Общее же сокращение электората в южных штатах характеризуется следующими цифрами: в 1876-1892 гг. для участия в президентских выборах регистрировалось 64 процента взрослого мужского населения, в 1900-1916 гг. эта цифра сократилась до 32, а в 1920-1924 гг. - до 20%. В выборах стали участвовать почти исключительно белые американцы из верхнего и среднего классов. Если считать главным критерием политической демократии народный суверенитет и избирательное право, то тогда следует признать, что демократии в южных штатах в первой половине XX в. было даже меньше, чем в десятилетия перед Гражданской войной, и не больше, чем в колониальный период.
Попытка ввести ценз грамотности была предпринята и в некоторых северных штатах, но там она не смогла сколько-нибудь существенно ограничить избирательное право. Тем не менее и в северных штатах политическое участие электората в силу уже иных причин стало снижаться с конца XIX в. В период с 1876 по 1892 г. в президентских выборах в северных штатах участвовало в среднем 82% избирателей, в период с 1900 по 1916 г. - 75, в 1920 и 1924 гг. - 58%7.
Своеобразным рубежом политической активности избирателей северных штатов стали 1890-е гг.: до этого десятилетия поведение избирателей и сами избирательные кампании носили активистский характер, уходящий корнями в эпоху джексоновской демократии, после него поведение избирателей становилось все более пассивным, закладывалась модель, характерная для большей части XX в. Американский исследователь М. Макгер, обосновавший этот вывод, выдвинул несколько причин радикального изменения политического стиля поведения избирателей и проведения избирательных кампаний8.
Первая важная причина заключалась в изменении политической стратегии и взаимодействия с избирателями двух главных политических партий. В 1830-1870-х гг. две главные партии стремились непосредственно
167
вовлечь в политическую кампанию максимальное количество избирателей. Это достшалось с помощью разнообразных средств: во время избирательных кампаний партии устраивали беспрерывные политические парады своих сторонников, создавали политические клубы, проводили многочисленные митинги, заражавшие своей активностью большинство избирателей. Начиная с 1880-х гг. партии отказываются от этой практики, предпочитая воздействовать на избирателей с помощью рекламы, характерной для бизнеса. Теперь они уделяли главное внимание избирательным технологиям, главной целью которых было всячески разрекламировать достоинства того или иного кандидата. Утрата непосредственного живого контакта партий с электоратом, переход их к средствам бизнес-рекламы стали важной причиной понижения интереса американцев к выборам.
Второй важной причиной снижения активности избирателей явилось стирание идеологических и программных различий в рамках двухпартийной системы. Если острые дебаты между демократами и вигами в 1820-1840-х гг. по фундаментальным социально-экономическим проблемам и между республиканцами и демократами 1850-1860-х гг. по проблемам рабства и соотношения прав федерации и штатов привлекали внимание большого числа простых американцев, то дискуссии двух главных партий последних десятилетий XIX в., в центре которых оказались вопросы о ввозных пошлинах и денежном стандарте, пробуждали среди избирателей гораздо меньший интерес.
Наконец, третьей важной причиной нарастания пассивности избирателей стала резкая перегруппировка в самом электорате после выборов 1896 г. В силу ряда причин, которые будут рассмотрены ниже, после 1896 г. в южных штатах утвердилось практически монопольное влияние Демократической партии, а в северных - Республиканской. Снижение конкуренции между партиями в каждом из регионов привело и к падению интереса к выборам и политике у рядовых американцев.
Если политическая активность рядовых американцев в конце XIX в. обнаружила тенденцию к понижению, то политическая активность верхнего класса, напротив, возрастала. Финансовые и промышленные элиты, оформившиеся в постреволюционную эпоху, утвердив свое экономическое превосходство, пытались закрепить его вхождением в политическую власть. Их представители активно баллотировались на депутатские места в Конгресс и законодательные органы штатов, пытались занять как можно больше мест также в исполнительных и судебных ветвях власти.
Среди американских исследователей нет единства в вопросе о реальном проникновении экономических и социальных элит в систему политической власти в конце XIX в., хотя большинство среди них и согласны
168
с тем, что в тот период политическая система, как никогда прежде, отстаивала непосредственные интересы капиталистического класса. Одна из распространенных точек зрения состоит в том, что социальный состав властных структур изменился мало, и они защищали интересы финансовых и промышленных кругов не потому, что в них самих доминировали выходцы из элит, а потому, что эти интересы совпадали с общенациональными. Другая точка зрения, выдвинутая еще прогрессистскими историками в первой трети XX в., заключается в том, что элиты пытались непосредственно войти в политическую власть.
Представляется, что современные исследовательские данные дают основание для заключения: удельный вес социальных элит во властных структурах в постреволюционный период существенно увеличился и достиг одного из наивысших показателей в американской истории. Современный американский исследователь П. Берч в фундаментальном и самом полном на сегодняшний день исследовании роли социально-экономических элит в политической системе США на разных этапах приводит многочисленные данные, подтверждающие этот вывод. Согласно его расчетам, социальные элиты добились следующего представительства в верхнем эшелоне исполнительной власти и дипломатической службы на трех этапах революционной и постреволюционной эпохи: 1861 - 1877 гг. - 81,1%; 1877-1897 гг.-86,8%; 1897-1913 гг. - 91,7%. Подлинный триумф характеризует их участие в Верховном суде США: 1861-1877 гг. - 88,9%; 1877-1897 гг. - 84,2%; 1897-1913 гг. - 100%9.
В составе социальных элит, заполнивших федеральные властные структуры, произошли характерные изменения. Из них практически исчезли представители плантаторских кругов южных штатов и безусловно возобладали представители финансовых и промышленных корпораций. Среди последних больше всего оказалось высокопоставленных менеджеров и юристов, служивших корпоративному капиталу. С географической точки зрения наибольшего представительства добились штаты Северо-Востока, и особенно Нью-Йорк. Представители крупного бизнеса доминировали в верхнем эшелоне в периоды правления как Республиканской, так и Демократической партии, причем наибольшее количество назначенцев от экономической элиты пришлось на период пребывания у власти Г. Кливленда, президента от демократов.
В рассматриваемый период наблюдается возрастание роли политических партий. Среди исследователей распространено мнение, что он заслуживает названия периода партийного правления. Действительно, общественно-политическая роль партий в конце XIX в. оказалась наивысшей
169
за всю американскую историю. Английский исследователь конца XIX в. Д. Брайс, который, подобно французу А. де Токвилю, включен самими американцами в число иностранных классиков в изучении политической системы США, сравнил Республиканскую и Демократическую партии с двумя левиафанами, не имевшими равных и подобных себе ни в одной другой стране10. Другой известный политолог, М. Джозефсон, определил американские политические партии последней трети XIX в. как "четвертую и наиглавнейшую ветвь власти", "правительство внутри правительства"11. А ведь о партиях в федеральной Конституции ни словом не упоминалось.
В эволюции и деятельности двух главных партий в последней трети XIX в. можно выделить два важных момента: во-первых, обе партии оказались и в финансовом, и в организационно-функциональном отношении тесно привязанными к корпоративному капиталу; во-вторых, в руководстве и организации практической деятельности обеих партий возобладали методы, характерные для бизнеса. Последняя тенденция стала обозначаться и в политологии, и в историографии как боссизм: партийные боссы и среди республиканцев, и среди демократов прибрали к своим рукам власть, сравнимую с властью промышленных и финансовых магнатов в бизнесе.
Обращение политических партий к финансовой поддержке крупных промышленников и финансистов имело место и в предшествующий период, но в последней трети XIX в. его масштабы резко возросли (замечу также, что до этого времени крупного корпоративного капитала в качестве ведущего сектора экономики не существовало). Особенно важное значение в установлении тесного союза партий и корпоративного капитала сыграли президентские выборы 1888 и 1896 гг.
Огромную, а в 1896 г. вообще решающую роль в организации этих избирательных кампаний и обеспечении победы Республиканской партии сыграл мультимиллионер из Огайо М. Ханна. Ханна, который был признан первым национальным боссом республиканцев (их неформальным реальным вождем в отличие от формального главы, каковым был гораздо менее влиятельный председатель национального комитета партии), привлек в 1896 г. к финансированию избирательной кампании богатейших людей Америки, навязал свою волю руководителям разных фракций внутри партии и добился выдвижения кандидата, наиболее приемлемого для бизнеса и обладавшего наибольшими шансами на победу. Альянс Ханны и выдвинутого им в 1896 г. кандидатом в президенты У. Маккин-ли послужил поводом для многих злых карикатур в оппозиционной прессе. На одной из них Ханна был изображен в виде монстра - плутократа, сплошь обклеенного долларами, а Маккинли - карликом, едва не утонувшим в наполеоновской треуголке. Для обеспечения победы Маккинли
170
Ханна собрал рекордную для избирательных кампаний XIX и. сумму - 3 562 325 долл. После избрания Маккинли президентом республиканцы, да и не только они, справедливо признали Ханну истинным триумфатором кампании12.
Опорами партий и партийных боссов стали разветвленные, слаженные и дисциплинированные партийные организации, созданные в каждом из штатов, во всех крупных и многих небольших городах. Боссы и их приближенные составляли так называемые "ринги", неофициальные объединения партийной верхушки, направлявшие деятельность партии. Особенность партийных организаций как республиканцев, так и демократов заключалась в том, что ни в одном из звеньев не было освобожденных функционеров. Члены партийного аппарата занимали разнообразные невыборные или выборные государственные должности, заполнение которых являлось фактически прерогативой партийных лидеров. Республиканцы и демократы, оказавшиеся на государственных должностях по их протекции, должны были беспрекословно подчиняться воле боссов и вносить, в зависимости от занимаемой должности, соответствующий взнос в партийную казну (в противном случае они лишались теплых местечек).
Влиятельные боссы стремились превратить в опорные пункты партии самые крупные и доходные учреждения своих штатов. Так, опорным пунктом республиканцев Нью-Йорка в постреволюционный период стала таможня, крупнейшая во всех Соединенных Штатах. Доходы и взятки, получаемые чиновниками на таможне, в совокупности были сравнимы с прибылями удачливых бизнесменов. В 70-х гг. на различных должностях в этой таможне оказалось 1011 республиканцев - все протеже Р. Конклинга, босса партии в Нью-Йорке. Глава таможенной службы Ч. Артур, бывший ближайшим помощником Конклинга (в 1881-1885 гг. он являлся президентом США), превратил это учреждение в эффективное орудие зашиты интересов партии в штате. На таможне поощрялось и процветало взяточничество, превратившееся в надежный источник финансирования Республиканской партии. Служащие таможни не только делились своими доходами с партийным боссом, но и отдавали значительную часть своего времени организационной и пропагандистской деятельности партии.
Во главе "ринга" Демократической партии в том же Нью-Йорке оказался босс У. Твид. Твиду и его "рингу" удалось монополизировать получение контрактов городской мэрии на общественные работы. Сумма контрактов, получаемых Твидом ежемесячно, превышала 1 млн. долл., а доходы его партийного картеля превосходили доходы самого крупного железнодорожного магната К. Вандербилда13.
На такой же основе действовали в постреволюционный период боссы
171
и в других штатах и городах. Федеральную таможню Детройта заполнил своими людьми босс республиканцев штата Мичиган 3. Чендлер. В Пенсильвании верховодил и распределял доходные государственные должности республиканский босс С. Камерон. Не меньшим влиянием пользовались и многие другие боссы, среди них Д. Логан, О. Морган, а в конце XIX в. республиканец Н. Олдрич и демократ А. Горман14.
Боссы смогли подчинить своему влиянию национальные партийные конвенты, которые во времена Э. Джексона возникли как демократическая альтернатива узкоэлитарным кокусам. Раз в четыре года на национальных съездах республиканцев и демократов боссы собирались в узком кругу и согласовывали кандидатуру на должность главы государства. Главным было подобрать кандидатуру, устраивающую все фракции и всех боссов. При таком подходе наибольшие шансы стать кандидатом в президенты были у "темной лошадки" или, в крайнем случае, у того, кто не был в рядах национальной политической элиты. Этому критерию отвечали все кандидаты в президенты последней четверти XIX в., за единственным исключением Д. Блейна, кандидата от республиканцев в 1884 г. (но он и не был избран президентом)15.
В кандидате в президенты боссы ценили не личность, а приверженность партийным интересам, которая в первую очередь подразумевала готовность подчиняться их воле. Главную задачу нового президента и новой администрации они видели в дележе политической "добычи", как со времен Э. Джексона называли распределение государственных должностей победившей партией. Аксиомой стало то, что новые президенты должны безропотно следовать воле партийных боссов. В конце 70-х гг. босс республиканцев Р. Конклинг, желая "поставить на место" вышедшего из повиновения президента Р. Хейса, откровенно сформулировал характер отношений между партиями и правительством: "Не администрация создает партии, а, напротив, партии создают администрацию"16. Едва переступив порог Белого дома, президенты США обнаруживали, что федеральные должности, число которых к концу XIX в. возросло почти до 300 тыс. (в тридцать раз больше, чем во времена Э. Джексона), уже распределены партийными боссами. "Когда я пришел к власти, - сетовал однажды в присутствии Т. Рузвельта президент Гаррисон (1889-1893 гг.), - то выяснил, что все назначения были в руках партийных боссов. Я даже не смог сформировать собственный кабинет, ибо они распродали все должности, чтобы оплатить расходы на избирательную кампанию"17.
Борьба за государственные должности порождала нередко острые внутрипартийные распри среди как республиканцев, так и демократов. Наибольшую известность приобрел конфликт внутри Республиканской партии между фракциями "стойких" во главе с Р. Конклингом и
172
"полукровок" во главе с Д. Блей ном. Когда в начале 1881 г. вновь избранный президент Д. Гарфилд склонился к альянсу с фракцией "полукровок", назначив их представителей во главе с Блейном на высшие посты в правительстве и предоставив в их распоряжение другие доходные и престижные федеральные должности, это вызвало беспрецедентный демарш со стороны лидеров соперничающей фракции. Вожди "стойких" в сенате, Р. Конклинг и Т. Платт, вышли в отставку со своих постов, будучи уверенными в том, что решительными действиями завоюют поддержку большинства партии и сумеют добиться победы для собственной фракции.
Развернувшийся конфликт получил неожиданную и трагическую развязку. Второго июня 1881 г. Ч. Гито, человек психически нездоровый, но в то же время, как выяснилось, несомненно поддерживавший "стойких" республиканцев, смертельно ранил Гарфилда. "Полукровки" умело направили гнев общественного мнения против Р. Конклинга и его фракции и захватили лидерство в партии. Но гибель президента, уже вопреки желаниям "полукровок", вдохнула жизнь в самую малочисленную фракцию республиканцев, так называемых магвампов (от индейского слова "магвамп" - мудрец, старейшина племени), претендовавших на роль просвещенного меньшинства партии.
Магвампы на протяжении многих лет агитировали в пользу реформы государственной службы, означавшей введение конкурсной системы замещения вакансий в чиновничьем аппарате. Многие магвампы (К. Шурц, ПК. Лодж, Д. Хоар, Т. Рузвельт, Э. Годкин и др.), критикуя систему назначений на государственные должности за политические заслуги, указывали, что она является неиссякаемым источником коррупции и расчищает путь к власти для напористых невежд. Социальную опору магвампов составляла интеллигенция, среди них было много журналистов, профессоров, врачей, представителей семей потомственных политиков, потесненных у кормила власти партийными боссами. В их глазах надежным пропуском в сферу государственной власти мог служить диплом привилегированного университета или колледжа.
В риторике магвампов звучала тоска по временам просвещенных президентов из высокопоставленных семей - Д. Вашингтона, Т. Джефферсона, Д. Адамса и Д. Мэдисона, сочетавшаяся с презрением к выскочкам из необразованной "черни", готовых оказать любые услуги партийным боссам ради получения доходной федеральной должности. Магвампы сумели использовать убийство Гарфилда, изобразив его как жертву порочной системы дележа федеральных должностей партийными боссами.
В 1883 г. Конгресс США одобрил закон Пендлтона, вводивший систему замещения части федеральных должностей на основе конкурсных
173
экзаменен. Закон успокоил общественное мнение и огнел его гнев от партийных боссов. Вскоре, однако, выяснилось, что боссы не собираются отказываться от дележа федеральных должностей победившей партией. В 1884 г. кандидат в президенты от демократов Г. Кливленд обещал в случае победы не отстранять от государственной службы республиканцев лишь из-за их партийной принадлежности. Но не успел он поселиться в Белом доме, как боссы партии указали ему, что боролись за президентское кресло вовсе не для того, чтобы оставлять федеральные должности республиканцам. Кливленд незамедлительно сместил большинство представителей побежденной партии.
Число федеральных должностей, замещавшихся на конкурсной основе, с 1883 по 1901 г. возросло с 14 тыс. до 106 тыс., но число должностей, распределявшихся между сторонниками победившей партии, также увеличилось - со 118 тыс. до 150 тыс. Во время типичного конкурсного экзамена от претендента требовалось написать название любых 15 штатов и 15 городов США, уметь делить и умножать простые дроби, различать глагол, существительное и прилагательное, иметь представление о колониальном периоде, Континентальном конгрессе, Декларации независимости и Прокламации об освобождении рабов18. На федеральную должность при таком конкурсе могли претендовать люди с начальным образованием, и он не мог стать серьезным препятствием для протеже партийных боссов.
В прогрессистско-радикальной историографии США, так же как и в отечественной литературе советского периода, утвердилось мнение, что между Республиканской и Демократической партиями последней четверти XIX в., особенно после окончания Реконструкции, вообще исчезли какие-либо различия и обе они в равной степени обслуживали интересы крупного капитала. Мнение это представляется преувеличением, хотя действительно диапазон различий в двухпартийной системе в сравнении с предшествующими периодами свелся к минимуму.
На первый план как в идеологии, так и (особенно) в практической деятельности двух партий выступило единство в признании социально-экономических реалий, сложившихся в США в послереволюционный период. Обе партии - республиканцы раньше, демократы позднее - признали закономерным и благотворным утверждение корпоративного капитала в качестве ведущего сектора экономики. Для Демократической партии19 это было радикальным отступлением от заветов Э. Джексона, наследницей которого она себя считала в первую очередь. Обе партии в духе вошедшего тогда в моду социал-дарвинизма исповедовали
174
"невмешательство" государства в социальные отношения, были противницами социального законодательства, доказывая, что индивидуумы и классы сами наилучшим образом разберутся в своих взаимоотношениях. Обе партии защищали идею золотого денежного стандарта и требовали жестко ограничивать выпуск бумажных и серебряных денежных знаков, усиливающих инфляцию (лишь в 1896 г. на съезде демократов победили сторонники серебряных денег). Обе партии заняли жесткую позицию в эмиграционном вопросе, требуя ограничить приток дешевой рабочей силы из Восточной Европы и Азии, защитить от нее национальный рынок труда.
Различия между партиями выступали в первую очередь в риторико-идеологической сфере. Во всех платформах Демократической партии последней четверти XIX в. присутствует отчетливый антимонополистический акцент, которого нет в платформах Республиканской партии. Демократы, признавая закономерным возникновение корпоративной формы капитала, в то же время решительно осуждали создание пулов и трестов, как и других форм предпринимательских объединений, направленных на монополизацию рынка. Они выступали, по крайней мере в идеологии, сторонниками введения и усиления антимонополистического законодательства.
Демократическая партия также критиковала доктрину и практику высоких протекционистских тарифов Республиканской партии. В глазах демократов протекционистская политика и была подлинной "матерью трестов": тарифы закрывали доступ на американский рынок иностранным товарам и благоприятствовали превращению отечественных предпринимательских объединений в монополии. Демократы неизменно критиковали и раздачу республиканским и властями гигантских территорий железнодорожным компаниям, требуя прекратить эту порочную практику и восстановить закон о гомстедах 1862 г.20 Демократическая партия более настойчиво отстаивала реформу государственной службы, в связи с чем в 1884 г. фракция либеральных республиканцев поддержала ее кандидата на президентских выборах (некоторые исследователи полагают, что победа тогда Г. Кливленда в серьезной мере объяснялась этим фактором).
Различия между республиканцами и демократами стирались в их практической политике, которая в целом носила однонаправленный характер, независимо от того, какая партия преобладала в правительстве или в Конгрессе. Так, независимо от соотношения партийных сил в Конгрессе, в конце XIX в. неуклонно повышались ввозные пошлины. С 1861 г. импортные товары облагались на американских таможнях 5-10-процентной ввозной пошлиной. В 1890 г. Конгресс США одобрил законопроект Маккинли-Олдрича, вводивший рекордные - 49,5-процентные - ввозные
175
пошлины. Это был не просто защитительный, но и запретительный тариф, направленный фактически на искоренение иностранной конкуренции на внутреннем рынке. Под защиту тарифа попадали даже те отрасли, которые вообще еще отсутствовали в США, например производство броневой стали. В 1894 г. тариф Вильсона-Гормана снизил ввозные пошлины до 39,9% и освободил от них импортную шерсть, медь, лесоматериалы. Но в 1897 г. тариф Дингли поднял ввозные пошлины до 57%. Протекционистская политика в США достигла апогея.
Животрепещущим на протяжении всей последней трети XIX в. в США являлся вопрос о денежном стандарте. Споры вокруг него разделили различные социальные группы американцев на два больших лагеря: сторонников золотого стандарта, или "дорогих" денег, и защитников "дешевых" денег, под которыми понимались бумажные (грин-бэки) и серебряные деньги. Носительницей идеи золотого стандарта была по преимуществу крупная финансово-промышленная и торговая буржуазия. Социальную опору движения за "дешевые" деньги составляли фермерство, мелкая и средняя сельская буржуазия. Но в защиту их агитировали и представители некоторых групп промышленной буржуазии21. В широком смысле за "дешевые" деньги выступали те слои, которые извлекали экономическую пользу из инфляции. Она же была выгодна владельцам неприбыльных и малодоходных хозяйств и предприятий. Всем им постоянное возрастание денег в обращении представлялось верным способом увеличения покупательной способности населения, повышения спроса и цен на их товары и оживления деловой активности. Хроническая инфляция облегчала для них, кроме того, возможность расплаты с долгами: они могли погашать их при помощи все более обесценивающейся валюты.
Объяснима особая популярность теории "дешевых денег" среди фермерства: цены на сельскохозяйственные продукты в последней трети XIX в. быстро падали, задолженность все возрастала, закладывались и перезакладывались хозяйства. Теория же "дешевых" денег обещала им быстрое повышение цен, облегчение выплаты долгов, освобождение от экономических тягот.
Причины бедствий фермерства были разнообразны, но сторонники "дешевых денег" объясняли падение цен на сельскохозяйственные продукты исключительно уменьшением количества денег в обращении. Они подыскивали красноречивые доказательства своей точке зрения: например, было подсчитано, что с 1865 по 1890 г. количество денег в обращении сократилось в расчете на одного человека с 31,18 до 20 долл. Увеличить количество денежной массы при сохранении золотого стандарта не представлялось возможным: естественные запасы этого благородного металла были ограничены. К великому огорчению сторонников "дешевых" денег,
176
правительственная политика после Гражданской войны заключалась в последовательном укреплении золотого стандарта. В 1875 г. правительство изъяло из обращения треть бумажных денег, а еще раньше, в 1873 г., был издан указ о прекращении чеканки серебряной монеты, которая с 1837 г. имела хождение наравне с золотой.
С конца 70-х гг. движение за "дешевые" деньги, опиравшееся до того почти исключительно на фермерство, получило ощутимую поддержку со стороны владельцев серебряных рудников Запада, которые в результате стремительного роста добычи этого металла столкнулись с проблемой явно недостаточного спроса на него. Их лозунгом стало требование увеличения чеканки серебряной монеты. В 1878 г. они добились частичной уступки своему требованию от Конгресса США: закон, одобренный обеими палатами, предполагал ежемесячную закупку федеральным правительством серебра на сумму от 2 до 4 млн. долл. для нужд денежного обращения. Но республиканская администрация, находившаяся тогда у власти, с самого начала бойкотировала этот закон, и он не поколебал позиций сторонников золотого стандарта.
Республиканцы оставались твердыми защитниками золотого стандарта и на протяжении 80-90-х гг. В Демократической партии также преобладали сторонники золотого стандарта, но постепенно складывалась достаточно сильная "серебряная" фракция. В 1890 г., когда у власти был республиканский президент Гаррисон, "серебряным" демократам удалось провести через Конгресс билль, который примерно вдвое по сравнению с законом 1878 г. увеличивал сумму федеральных средств на закупку серебра. Но уже в 1893 г. президент-демократ Кливленд приостановил действие закона 1890 г. и распорядился выделить 50 млн. долл. на покупку золота у Моргана. Всего на закупку золота в период пребывания у власти Кливленда было выделено 300 млн. долл.
Решительная поддержка Кливлендом золотого стандарта привела к расколу Демократической партии накануне президентских выборов 1896 г. Верх в ней впервые взяли сторонники "серебряных" денег. Однако неудача их лидера У.Д. Брайана на президентских выборах обернулась смертным приговором лозунгу свободной чеканки серебряных денег. В конце XIX в. в США окончательно восторжествовал золотой стандарт.
При всем том, что обе партии объявляли о твердой приверженности экономическому либерализму и невмешательству в дела бизнеса, им в конце XIX в. пришлось дважды поступиться этим основополагающим принципом. В 1887 г. в США был принят первый федеральный закон о государственном регулировании междуштатной железнодорожной сети. В пользу закона, кроме потребителей, возмущавшихся стремительным ростом цен на перевозки, выступили и некоторые железнодорожные компа-
177
нии, надеявшиеся с помощью правительственного арбитража ослабить междоусобную войну и выработать общую тарифную политику. Закон 1887 г. запрещал соглашения между железнодорожными компаниями об установлении монопольной цены на перевозки грузов и пассажиров, осуждал практику дискриминационных тарифов и провозглашал, что тарифы должны быть "разумными и справедливыми". Компании должны были уведомлять правительство о желании изменить тариф за 10 дней до принятия решения. Для наблюдения за выполнением закона была создана междуштатная торговая комиссия. Она имела право доступа ко всей документации компании, могла расследовать злоупотребления, но внесенные ею решения обретали силу только после соответствующих постановлений судебных органов.
Судебные инстанции как раз и заблокировали претворение закона 1887 г. в жизнь. В большинстве случаев регулирующие решения междуштатной комиссии ими отвергались. А в 1897 г. Верховный суд США, как бы выражая свое отношение по поводу 10-летия создания междуштатной торговой комиссии, объявил в двух решениях, что она вообще не вправе выносить какие-либо суждения по поводу железнодорожных тарифов, ибо это, по мнению членов суда, означало узурпацию ею законодательных прерогатив, которыми конституция наделила только Конгресс США22.
Схожая судьба постигла и антимонополистический закон Шермана 1890 г. Статьи закона звучали весьма радикально. Так, уже в первой из них говорилось: "Всякий договор, объединение в форме треста или в любой иной форме, или договор с целью ограничения коммерции или торговли между штатами или с иностранными государствами объявляются незаконными". Лица, виновные в нарушении статьи, подвергались штрафу в размере до 5 тыс. долл., или тюремному заключению сроком до 1 года. Статья закона указывала, что лица, потерпевшие ущерб от противоправных объединений, могли требовать возмещения убытков в тройном размере23. К концу XIX в. в 27 штатах были приняты аналогичные по духу законы, а в 15 штатах антимонополистические акты даже были включены в конституции24. Но практическое их применение было крайне редким, никак не затормозившим процесс монополизации.
Мощным бастионом на пути антимонополистического законодательства встали судебные органы. В 1895 г. Верховный суд США опротестовал иск против сахарного треста. Разъясняя, как нужно правильно понимать антитрестовский закон, Верховный суд декларировал, что пресекаться могут попытки монополизировать сферу торговли, но не производства. Сахарный же трест был признан производственным объединением25. Решение Верховного суда обнаружило, что, меняя организационные и правовые формы, изобретая такие, которые не подходили под имеющиеся
178
законодательные ограничения, можно было обойти существующее антимонополистическое законодательство. В 1897 г. еще в одном важном постановлении Верховный суд объявил незаконными не всякие ограничения торговли и коммерции, а только их "неразумные" проявления26. Задача адвокатов корпораций сводилась теперь к обоснованию "разумного" характера действий монополий.
Для судеб и эволюции американского политического истеблишмента, и особенно двухпартийной системы конца XIX в., очень важное значение имел экономический кризис 1893 г. и последовавшие затем президентские выборы 1896 г. Кризис 1896 г. нанес удар по президенту Г. Кливленду и поддерживавшему его крылу Демократической партии, оказавшимся беспомощными перед лицом возникших острых экономических и социальных проблем. На критике Кливленда набирала очки Республиканская партия. Среди же самих демократов на ведущую позицию выдвинулся У.Д. Брайан и возглавляемое им реформаторское крыло партии. Брайан и был выдвинут кандидатом в президенты в 1896 г.
Платформа Брайана включала в себя требование свободной чеканки серебряных денег, а также ряд радикальных лозунгов, позаимствованных из платформы фермерской Популистской партии, которая, дебютируя на федеральных выборах 1892 г., сумела сразу собрать 1 млн. голосов, то есть около 10% электората. Арифметический расчет подсказывал Брайану, что прибавка к электорату Демократической партии голосов Популистской партии обеспечит ему победу на президентских выборах.
Брайан делал все, чтобы привлечь голоса популистских избирателей. Свое отношение к свободной чеканке серебряных денег, на которой настаивали и лидеры Популистской партии, он, выступая перед избирателями в штате Небраска, выразил так: "Я не смыслю в серебряных деньгах, но их хочет народ Небраски, поэтому их хочу и я. Что касается аргументов, то я подыщу их потом"27. Брайан приравнивал борьбу за серебряные деньги к походу за святую веру и претендовал на роль мессии. Всю страну облетел его знаменитый призыв: "Не дадим распять человечество на золотом кресте". Брайану удалось приобрести имя "великого простолюдина", но выборы 1896 г. он все же проиграл. Их итоги свидетельствовали, что арифметические расчеты не могут служить надежной основой политической стратегии. Антимонополистическая риторика и требование серебряных денег помогли ему завоевать голоса сотен тысяч фермеров, но они же отпугнули многих прежних сторонников партии, причем не только финансово-торговые круги, но и промышленных рабочих северных штатов, которые опасались роста инфляции в случае роста денежной массы.
Перегруппировка американского электората в ходе национальных выборов 1896 г. имела долговременное значение, сохраняясь вплоть до
179
1930-х п. После 1896 г. северные штаты, в которых прежде в ряде случаев демократы на равных соперничали с республиканцами, перешли практически полностью под безраздельное влияние Республиканской партии. На Юге же вне конкуренции оказалась Демократическая партия. В связи с этой перегруппировкой многие американские исследователи и американская политология в целом делают вывод о возникновении в США с 1896 г. четвертой двухпартийной системы. Этот вывод представляется спорным, по крайней мере очевидно, что идеологические и стратегические различия между третьей и четвертой двухпартийными системами были очень незначительны и гораздо менее существенны, чем различия между третьей и второй, как и между второй и первой системами.
Сочетание нововведений и консервативных тенденций характеризовало в 1870-1890-х гг. эволюцию и взаимоотношения трех ветвей государственной власти.
Во взаимоотношениях исполнительной и законодательной власти приоритет неизменно принадлежал последней. В самой же законодательной ветви, Конгрессе США, произошло возвышение верхней палаты - сената. В рядах американской элиты сенаторы пользовались таким же престижем, как и владельцы промышленных и финансовых корпораций. Показательно, что в последней четверти XIX в. финансово-промышленные магнаты и сами устремились в сенат, и по этой причине современники и некоторые историки даже нарекли сенат той эпохи "клубом миллионеров". В конце XIX в. в сенате заседали 25 миллионеров, почти треть его состава. Многие другие сенаторы непосредственно представляли интересы финансово-промышленных объединений. Ведущие сенаторы-республиканцы конца XIX в. У. Аллисон, Н. Олдрич, О. Платт, Д. Спунер ("философский клуб", как величали их) были адвокатами крупных корпораций. Они чувствовали себя хозяевами государства не в меньшей мере, чем лидеры бизнеса, а член верхней палаты Конгресса США, газетный магнат из Калифорнии Д. Херст высказался однажды о себе и своих коллегах в духе социал-дарвинистских идей: "Я не слишком-то разбираюсь в книгах, не так уж много довелось мне их прочесть. Но я достаточно путешествовал, многое повидал и, основываясь на собственном опыте, пришел к заключению, что сенаторы являются продуктом выживания наиболее приспособленных видов"28. Миллионер или адвокат корпораций - типичный американский сенатор - олицетворял тесную унию государства и бизнеса.
Одной из ведущих групп в сенате неизменно были также боссы двух
180
главных политических партий (подчас они и сами были миллионерами и адвокатами крупных корпораций). Они в первую очередь и осуществляли контроль за распределением федеральных должностей среди активистов победившей политической партии. Среди сенаторов от каждой партии признавался авторитет двух-трех, а временами даже одного влиятельного партийного лидера. На рубеже 70-80-х гг. в сенате США верховодил лидер республиканцев Р. Конклинг. В конце 1880-1890-х гг. ведущую роль в сенате играли два республиканских босса - У. Аллисон и Н. Олдрич. В это же время фракцией Демократической партии в сенате управлял А. Горман.
Боссы-сенаторы ревниво следили за попытками президента выйти из-под их влияния и проводить самостоятельную линию. Особенно нетерпимы они были к законодательным инициативам главы исполнительной власти. "Наиболее видные сенаторы, - вспоминал Д. Хоар, член верхней палаты Конгресса США конца XIX в., - воспринимали как личное оскорбление президентские послания с предложениями законодательных мер, которые не вызывали у них одобрения. А если они направлялись в Белый дом, то делали это с целью дать совет, а не получить его"29. Большинство президентов рассматриваемого периода не покушались на сложившееся фактическое распределение властных полномочий между исполнительной и законодательной ветвями, представая в исторической ретроспективе политическими карликами в сравнении с такими своими предшественниками, как Э. Джексон и А. Линкольн.
Американский историк Д. Ротман пришел к заключению, что одной из разграничительных вех в эволюции американского сената стала середина 1880-х гг. До этого момента в поведении сенаторов существовала определенная политическая вольница, после же утверждается "железная" партийная дисциплина. Каждой фракцией отныне твердо управляют кокусы и фракционные лидеры. Кокус фракции большинства и ее лидер в ходе закрытых заседаний определяли повестку заседаний сената, назначали руководителей комитетов, распределяли другие ключевые посты, обсуждали, одобряя или отклоняя, законопроекты. В конце XIX в. была выработана та модель функционирования сената и его фракций, которая стала господствующей в XX в.30
Важным условием политического "выживания" сенаторов являлась постоянная тесная связь с легислатурами штатов. В ситуации, когда избрание сенаторов являлось прерогативой законодательных собраний штатов, а не избирателей, попадание на американский политический Олимп, каковым являлась верхняя палата национального Конгресса, существенно зависело от возможности и способности манипулировать волей штатных легислатур. Такой возможностью в большинстве штатов чаще всего обладати местные политические боссы, и это служит еще одним
181
объяснением, почему их число в сенате США было так велико. Историк Д. Добсон счел возможным назвать верхнюю палату Конгресса США федерацией боссов американских штатов31. Эта черта законодательной власти лишний раз свидетельствовала об огромной роли партий и их верхушки в управлении американской политической системой.
Конец XIX - начало XX в. явились и периодом возрастания роли судебной ветви власти, в первую очередь Верховного суда США. Историки практически единодушны в том, что именно судебные интерпретации наполняли в тот период реальным содержанием американские законы, при этом последние испытывали порой удивительные метаморфозы. Классическим стал пример 14-й поправки к федеральной Конституции США. Одобренная в 1868 г., она провозглашала, что "ни один штат не может лишить кого-либо жизни, свободы или имущества без надлежащей правовой процедуры". Радикальные республиканцы, инициаторы поправки, предназначали ее для пресечения попыток властей южных штатов ограничить гражданские и политические права освобожденных нефов. В 1870-1890-х гг. судебная ветвь использовала эту поправку для того, чтобы пресечь попытки властей штатов как на Юге, так и на Севере ущемить права и интересы бизнеса.
В 1870-1890-х гг. принцип "надлежащей правовой процедуры", так же как и принципы "безусловных прав" и "свободы договора", почерпнутые из того же Основного закона США, были десятки раз использованы Верховным судом для того, чтобы обеспечить корпорациям полную свободу рук в достижении своих интересов32. Антимонополистические законы и меры, неугодные бизнесу, были эффективно нейтрализованы. Позиция Верховного суда определялась, по сути, идеологическими мотивами: первый из них заключался в том, что процветание бизнеса являлось основой благополучия Соединенных Штатов в целом, а второй - что интересы бизнеса, а следовательно, и США будут обеспечены наилучшим образом, если государство в своей экономической и социальной политике будет следовать принципу "невмешательства" в "естественный ход вещей".
Политические мотивы оказывали непосредственное воздействие на отношение судебной ветви к профсоюзам, организованному оппоненту бизнеса. В случае с профсоюзами суды считали уже вполне возможным вмешиваться в "естественный ход" социальных взаимоотношений. Американские рабочие добились права на создание профсоюзов в 40-х гг. XIX в., когда водном из решений высшей судебной власти было декларировано, что рабочие могут объединяться для достижения своих целей честными средствами33. Но и после этого бизнес не примирился с существованием профсоюзов.
В эпоху капитализма свободной конкуренции суды, рассматривая иски
182
бизнеса против профсоюзов, чаще всего опирались на доктрину "преступного заговора", заимствованную из общего права. Эта доктрина обнаружила, однако, неэффективность с вступлением США в эпоху корпоративного капитализма, когда происходит резкое укрупнение масштабов производства, а вместе с ним стремительно возрастает как численность профсоюзов, так и число стачек, особенно массовых. Обращение к доктрине "преступного заговора" требовало нередко длительного судебного разбирательства, поименного привлечения к ответственности всех бастующих. Более действенным средством борьбы с профсоюзами оказалась система судебных предписаний ("инджанкшнз"), которая с конца 70-х гг. становится главным средством пресечения забастовок. Доктрина же "преступного заговора" после 1877 г. себя исчерпала34.
Преимущество судебных предписаний в борьбе с профсоюзами заключалось в том, что они не требовали разбирательства в суде присяжных и могли быть вынесены по одностороннему ходатайству предпринимателей. Инджанкшнз являлись превентивным средством пресечения забастовки: судья отдавал соответствующие приказы профсоюзам, едва обнаружив у них намерение организовать стачку, а если та была начата, мог остановить ее с помощью предписания в любой момент. Неповиновение судье, который при вынесении предписания не был связан демократическими процессуальными нормами, влекло за собой суровое наказание. В последней четверти XIX в. инджанкшнз были использованы против всех значительных стачек. Число выносимых судебных предписаний стремительно росло: в 80-х гг. их было издано 28, в 90-х гг. - 122, в 1900- 1909 гг. - 329, в 1910-1919 гг.-44635.
Приспосабливая систему судебных предписаний, выносимых по так называемому "праву справедливости", юристы нимало не смущались тем, что формально инджанкшнз могли издаваться только для предотвращения "непоправимого вреда имуществу", то есть физического покушения на собственность предпринимателя. Американские суды обошли это препятствие, отождествив постепенно понятия "имущество" и "делать бизнес". После того как в определение "имущество" было включено право предпринимателя беспрепятственно производить, продавать и покупать товары, судебные предписания стали использоваться против любых попыток и намерений профсоюзов остановить производство.
Заслуживает внимания и приспособление судами для борьбы с профсоюзами антимонополистического закона Шермана. В 1894 г. судебные власти приравняли к монополии профсоюзное объединение железнодорожных рабочих, возглавляемое Ю. Дебсом, потребовав прекратить широкомасштабную забастовку и возместить убытки собственникам в тройном размере. В 1895 г. Верховный суд США одобрил эту интерпретацию антитрестовского закона36.
183
Верховный суд сыграл существенную роль в утверждении расистских порядков в южных штатах. В 1880-е гг., благодаря его поддержке, власти южных штатов смогли запожить основы системы расовой сегрегации. В 1881 г. в штате Теннесси был принят закон о раздельном проезде белых и черных на железнодорожном транспорте, положивший начало этой системе. В южных штатах стали приниматься законы о раздельном пользовании и посещении неграми и белыми ресторанов, театров, больниц. Подобные акты вступали в противоречие с федеральным законом о гражданских правах и с 14-й поправкой к федеральной Конституции. В 1883 г. Верховный суд США объявил об отсутствии этого противоречия, исходя из того, что 14-я поправка охраняла гражданские права от посягательств со стороны властей штатов, но не частных лиц. А поскольку железные дороги, рестораны, больницы являлись собственностью частных лиц, то сегрегация признавалась там допустимой37. В 1882 г. Верховный суд узаконил запреты на межрасовые браки, введенные в Южной Каролине, Луизиане, Миссисипи и других штатах Юга.
В 1896 г. Верховный суд США подвел новое обоснование под расовую сегрегацию, которое узаконивало ее в местах общественного пользования, принадлежавших как частным лицам, так и государству. Вынося определение по поводу луизианского закона о раздельном проезде черных и белых на общественном транспорте, верховный судебный орган США объявил, что сефегация возможна, если не отрицает равенства обслуживания. Что касается 14-й поправки к федеральной Конституции, то она, по заключению суда, осуждала неравенство прав, но не отрицала возможности раздельного пользования ими38.
Доктрина "равных, но раздельных прав" белых и черных явилась утонченным и одновременно циничным оправданием расового угнетения. Было известно, что в результате сегрегации нефы оказываются в гораздо более худших условиях, чем белые, и о равенстве их прав не могло быть речи. Так, например, разделение тюрем для белых и черных привело и к резкому ухудшению положения заключенных нефов. Черных заключенных отдавали на фермы и заводы в качестве бесплатной рабочей силы. Их хозяева использовали кнут и другие средства физического наказания не реже, чем когда-то плантаторы-рабовладельцы. В результате такого обращения в 1887 г. в штате Миссисипи погибли 16% заключенных нефов, а в Арканзасе - 32%.
В 1898 г. Верховный суд США признал законными ограничения избирательного права в южных штатах, заявив, что они не противоречат 15-й поправке к Конституции США, поскольку та запрещала лишать избирательного права только по признаку расовой принадлежности или цвета кожи39. Что касается избирательного налога и ценза грамотности, то они не запрещались. Подобная интерпретация Верховного суда санкционировала процесс массового лишения негров политических прав.
184
